И я пожалела тех одиноких людей, которых я встречала на своих путях. Я вспомнила свою бонну Марью Карловну, которая раз в два месяца стирала свои манжеты и воротничок на черном люстриновом платье, гладила ленты на своей кружевной наколке и выбиралась в гости. По дороге она на несколько грошей покупала «гостинцы» — леденцы или яблочко, и шла проведать какого-нибудь захудалого родственника в богадельне, или воспитанника в детском приюте, или, что было еще большим событием, она шла к своим прежним «господам», где она выняньчила детей. Из вежливости или из благодарности или из желания поскорее отвязаться ее, бывало, напоят чаем с вареньем, дадут какой-нибудь старый салоп или капор или юбку и еще двугривенный на извозчика, а девочка или мальчик, ее бывший воспитанник, даже, бывало, удостоит ее подойти «к ручке», так что она приезжала домой полна впечатлений и потом еще два месяца рассказывала со всеми подробностями об этом визите.

* * *

Дома на меня снова посыпались счета, планы построек, сложные диеты новоприбывших пациентов, диабетические таблицы, комбинации двух или трех болезней.

От Рути было письмо, что она работает в детском доме[605], Меир по обыкновению был ленив писать письма.

После Иерихона я была рада снова очутиться на симфоническом концерте, симфония[606] состояла тогда всего из 40 человек, но играли Пятую симфонию Бетховена, и концерт Браиловского[607]: Бах-Бузони, Скарлатти, Шуман, Шопен, Рахманинов, Дебюсси, Равель и Лист. Я из монастыря вернулась снова в мир. В больнице я нашла одну новую пациентку, американку. Говорила она только на идиш, так что мне иногда надо было ее занимать, она была на чужбине и не имела никого в Палестине, приехала с туристами, которые ее оставили и вернулись к себе. Она рассказывала о кризисе — это самый большой шок, которому подверглись американцы в последнее время.

— Вы, может быть, этого не можете понять, но у нас люди, которых оценивали в сто тысяч долларов, стали вдруг нищими. Их дом стоил 25 тысяч, они проживали в год пять тысяч, имели машину, а теперь при том же доме и машине и прислуге, ну хотя бы уборщице, — нет денег для всего этого.

— Но ведь можно сократиться, — отвечаю я по своей наивности.

— Сократиться! Ну, а что делать, если дочь, которой тоже нужен флет и кар и нерс[608], и муж со своей машиной тоже не имеет средств к существованию? Когда он женился на моей дочери, он женился на богатой девушке, он не согласится снизить свой стандарт оф лайф. Вот у вас дочь в киббуце, это другое дело, ей, конечно, ничего не нужно, но моей дочери нужна нерс, и нужен флет и кар!

Да, а я подумала, что Эли женится на Рут не из-за того, что у ее родителей есть флет и кар и много нерс, и я пожалела эту бедную женщину. На субботу приехали дети, я спекла им хороший торт, они остались на Макабиаду[609]. Нам прислали хорошие места на трибуне, а дети достали от своего кибуца места с молодежью. Огромный стадион в 5000 метров квадр., очень импонирующая общая гимнастика, дети-бойскауты, макабисты, оркестр, легкая атлетика, ритмика, иностранные спортсмены и пресса. Болгарские, чешские, польские «Соколы», венский «Гакоах», наши палестинские «Макаби» и «Гапоель», прыжки, метание дисков, гонка циклистов, упражнения на биссиклетах[610], затем заключительная сцена со знаменами, парад с Лордом Мелчетом[611] (бело-голубой стяг второй Макабиады, последний марш, факельцуг[612], раздача серебряных кубков, поздравление Верховного Комиссара (Вокупа[613]), заключительное пение «Гатиквы» — вся публика на ногах, вид на море и на речку Яркон, и радость при виде этой чудесной мускульной бело-голубой молодежи, о которой мечтали еще наши вожди — Герцль и Нордау. Все разошлись с праздничным и радостным чувством.

* * *

Как все это было не похоже на старое голусное, прибитое еврейство. В связи с Макабиадой и туристическим сезоном была масса разных приемов, была прекрасная гастролерша, в которую все влюбились, — певица Иза Кремер[614], одесситка, которая стала гражданкой мира после того, как оставила «занесенную снегом Россию».

К Сейдеру в тот год у нас было много людей. Мы пригласили не только наших врачей с женами и наших сестер, всех, кто был в этот вечер свободен от дежурства, но и Рут, молоденькая и счастливая со своим бахуром, и Меир, который приехал из Хайфы, — все были в приподнятом настроении. После Сейдера танцевали хору и черкессию. Сестрички и наша молодежь сымпровизировали целый бал. Особенно было приятно видеть сестер не в белых халатах, а хорошо одетых и причесанных и веселящихся.