Дэлглиш предпочел поговорить с Дэйзи еще до того, как осмотрит квартиру Эсме Карлинг, и Кейт казалось, что она понимает почему. Информация, которую они могли получить от девочки, была жизненно важной. Какие бы тайны ни скрывались за дверью квартиры № 27, они могли подождать. Обломки погибшей жизни рассказывают свою собственную историю. Те грустные свидетельства, что оставляет после себя жертва — счета, письма и тому подобное, — могут быть неправильно истолкованы. Однако артефакты не лгут, они не меняют показаний, не фабрикуют алиби. Поэтому очень важно сначала опросить живых свидетелей, пока потрясение от убийства в их душах еще свежо. Хороший детектив с уважением относится к горю, иногда даже разделяет его, но никогда не замедлит воспользоваться им, даже если это горе ребенка.

Они подошли к двери, и прежде чем Кейт подняла руку к звонку, Дэлглиш сказал:

— Разговор поведете вы, Кейт.

— Хорошо, сэр, — ответила она, и сердце ее подпрыгнуло от радости. Два года назад она порой обнаруживала, что молится: «Боже, сделай так, чтобы у меня получилось!» Но теперь она не сомневалась, что получится.

Она не стала тратить времени на то, чтобы представить себе, как выглядит Шелли Рид, мать девочки. В полицейской работе считается более разумным не предвосхищать реальность преждевременными и надуманными предубеждениями. Но когда со скрежетом отодвинулась дверная цепочка и распахнулась дверь, Кейт с трудом смогла скрыть свое удивление. Трудно было поверить, что эта круглощекая молодая женщина, разглядывающая их с угрюмой неприязнью подростка, — мать двенадцатилетней девочки. Вряд ли ей могло быть больше шестнадцати, когда родилась Дэйзи. Ее ненакрашенное лицо все еще хранило что-то от мягкости не сформировавшегося, не повзрослевшего ребенка. Губы сердитого рта были полные, с чуть опущенными уголками. Широковатый нос с одной стороны украшала пронзившая ноздрю блестящая сережка, такая же, как сережки в ее маленьких ушах. Желтовато-рыжие волосы, резко контрастировавшие с черными бровями, спускались челкой почти до самых глаз и завитыми локонами обрамляли лицо. Широко расставленные, с косым разрезом глаза казались слегка опухшими из-за тяжелых век. О зрелости говорила только ее фигура: большие крепкие груди свободно ходили под безупречной чистоты длинным свитером из белой хлопчатой пряжи, а черные колготки плотно обтягивали высокие стройные ноги. Домашние тапочки были расшиты люрексом. При виде Дэлглиша жесткую бескомпромиссность глаз этой женщины сменило выражение настороженного уважения, будто она сразу распознала в нем гораздо более сильную власть, чем та, которой обладает социальный работник. И когда она заговорила, Кейт расслышала в ее голосе не только традиционно вызывающие нотки, но и усталое смирение.

— Что ж, входите, хоть я и не знаю, какой от этого толк будет. Ваши ребята уже один раз виделись с Дэйзи. Девочка рассказала все, что знает. Мы согласились помочь полиции, и чего хорошего вышло? Только эти чертовы соцработники нам на голову свалились. Их не касается, как я себе на жизнь зарабатываю. Ладно, я — стриптизерка, только что в этом плохого? Я на жизнь зарабатываю и своего ребенка могу сама содержать. Я работаю, и в моей работе противозаконного ничего нету, ведь так? Газеты вечно вопят про матерей-одиночек на соцпособии, а я ни на каком таком чертовом пособии не сижу. Да только скоро на него сяду, если целыми днями буду дома околачиваться и на всякие дурацкие вопросы отвечать. И нам не нужно тут никаких женщин-констеблей из Бюро по делам несовершеннолетних. Вроде той, что прошлый раз с вашим еврейским парнем приходила. Вот уж корова так корова!

Во время этой приветственной речи она не сдвинулась с места, но закончив, неохотно отступила в сторону, и все прошли в прихожую, такую крохотную, что втроем они едва могли в ней поместиться.

Дэлглиш сказал:

— Я — коммандер Дэлглиш, а это — инспектор Мискин. Она не из Бюро по делам несовершеннолетних. Она — детектив, как и я. Очень жаль, что мы вынуждены вас снова побеспокоить, миссис Рид, но нам необходимо еще раз поговорить с Дэйзи. Ей известно, что миссис Карлинг умерла?

— Да, известно. Нам всем это известно, еще бы нет! Это же в местных новостях было. Не хватает еще, чтоб вы заявили, что это не самоубийство и что это мы сделали.

— Дэйзи расстроена?

— Откуда мне знать? Она не смеется. Да и вообще я никогда не знаю, что этот ребенок чувствует на самом деле. Но она уж точно будет расстроена, когда вы с ней свои дела закончите. Она дома — вот тут. Я звонила в школу — сказать, что она только ко второй половине дня явится. И послушайте, сделайте мне одолжение — кончайте с этим побыстрей, ладно? Я должна за покупками выйти. А за девочкой сегодня вечером присмотрят. За нее не беспокойтесь. Наша здешняя уборщица вечером с ней побудет. А потом можете соцработникам сказать, чтоб о ней позаботились, если это их так волнует.

Гостиная оказалась узкой комнатой, поразившей их ощущением захламленности, дискомфорта и к тому же какой-то непонятной странности, пока Кейт не обнаружила, что искусственный камин, полка которого ломилась от поздравительных открыток и мелких фарфоровых безделушек, приделан к наружной стене, не имеющей дымохода. Справа от них, сквозь открытую дверь была видна двуспальная кровать, полузастеленная и заваленная одеждой. Миссис Рид подошла к двери и поспешно ее закрыла. Справа от этой двери Кейт заметила вешалку — металлическую перекладину с занавеской, тесно увешанную платьями. В гостиной, слева от двери, помещался огромный телевизор, напротив него — диван, а перед двойным окном — квадратный стол и четыре стула. На столе кучей лежали книги, похоже — школьные учебники. Девочка в школьной форме — синей юбке в складку и белой блузке — повернулась к ним от стола.

Кейт подумалось, что ей никогда еще не приходилось видеть такую дурнушку. Девочка явно была дочерью своей матери, но по странной прихоти генов материнские черты нелепо громоздились на худеньком детском личике. Маленькие глазки за стеклами очков были слишком далеко расставлены, нос широк, как у матери, губы такие же полные, как у нее, но уголки их опущены вниз еще сильнее. Однако кожа казалась удивительно нежной, а цвет лица поражал своей необычностью — бледный, зеленовато-золотистый, словно цвет яблок, на которые смотришь сквозь воду. Ее волосы — золотисто-каштановые, местами отливавшие рыжиной — шелковистыми прядями обрамляли лицо, казавшееся скорее взрослым, чем детским. Кейт бросила взгляд на Дэлглиша и сразу же отвернулась. Она понимала, какие чувства он испытывает — жалость и нежность. Она и раньше замечала у него это выражение, каким бы мимолетным, быстро стертым с лица усилием воли, оно ни было. Ее удивляло, какой всплеск негодования это в ней вызывало. В конце концов, при всей его чуткости он ничем не отличался от других мужчин. Первая его реакция при взгляде на особь женского пола была чисто эстетической — наслаждение красотой и сочувственное сожаление об уродстве. Некрасивые женщины привыкают к такому взгляду — ведь тут ничего не поделаешь. Но ребенка-то следовало бы уберечь от столь жестокого знакомства с этим проявлением всеобщей человеческой несправедливости. Можно издать законы против любого рода дискриминации, только не против этой. Во всем — от работы до секса — привлекательные женщины обладают преимуществом, тогда как дурнушки терпят унижения и отвергаются. А эта девочка не могла бы даже рассчитывать обрести ту особую, сексуально привлекательную некрасивость, которая — в сочетании с умом и богатым воображением — бывает гораздо более эротичной, чем просто миловидность. Ничто не поможет приподнять эти опущенные уголки слишком тяжелых губ, поближе сдвинуть маленькие поросячьи глазки. В те несколько секунд, что предшествовали началу беседы, Кейт была охвачена бурным смятением чувств, среди которых немалую толику занимало отвращение к себе самой. Если Дэлглиш почувствовал инстинктивную жалость к девочке, словно она была калекой, то и Кейт чувствовала то же самое, а ведь она — женщина! Она должна бы судить по совершенно иным критериям. В ответ на жест матери Дэлглиш опустился на диван, а Кейт взяла стул и села напротив Дэйзи. Миссис Рид с воинственным видом плюхнулась на противоположный конец дивана и зажгла сигарету.