Дэлглиш протянул ей над столом руку, и девочка крепко ее пожала.

— Спасибо, Дэйзи, — произнес он. — Ты очень нам помогла. Мы должны будем попросить тебя написать все это и подписать, но не сейчас.

— А меня под попечение не отдадут?

— Не думаю, что тебе грозит такая возможность. А вы что скажете? — Он взглянул на миссис Рид.

— Мой ребенок под попечение попадет только через мой труп, — мрачно откликнулась та.

Она проводила их к выходу и вдруг, очевидно, поддавшись порыву, выскользнула вслед за ними и плотно прикрыла за собой дверь. Не обращая внимания на Кейт, она обратилась к Дэлглишу:

— Мистер Мейсон, школьный директор, говорит, что Дэйзи способная. Я хочу сказать — по-настоящему умная.

— Я думаю, он прав, миссис Рид. Дэйзи очень умна. Вы можете гордиться своей дочерью.

— Он считает, она может от правительства грант получить, чтоб в другую школу перейти. В школу-интернат.

— А что думает сама Дэйзи?

— А она говорит, что не против. Ей в этой ее школе не нравится. Я думаю, ей очень хочется перейти, только она сказать об этом не хочет.

Кейт почувствовала легкое раздражение. Им же надо продолжать расследование. Надо обследовать квартиру миссис Карлинг, а в 11.30 должна явиться ее литагент.

Однако Дэлглиш не выказывал ни малейшего признака нетерпения. Он сказал:

— Почему бы вам с Дэйзи не обсудить это как следует с мистером Мейсоном — всем вместе? Это ведь Дэйзи должна решать.

Миссис Рид все медлила, словно ей нужно было услышать от него что-то еще, словно только он мог дать ей необходимую уверенность. А он сказал:

— Вы не должны думать, что такое решение будет дурно для Дэйзи лишь потому, что оно по случайному совпадению оказывается удобно вам. Это может быть благотворно для вас обеих.

— Спасибо вам, спасибо большое, — прошептала она и скользнула обратно в свою квартиру.

Квартира миссис Карлинг располагалась ниже этажом, в передней части дома. В массивной двери красного дерева виднелась замочная скважина, и, помимо этого, она была снабжена еще двумя надежными замками с секретом. Ключи поворачивались легко, и Дэлглиш толчком отворил дверь — открываться ей мешала целая груда почты. В прихожей пахло затхлым и было очень темно. Он нащупал на стене выключатель, нажал кнопку, и сразу высветилось незамысловатое расположение всей квартиры: узкая прихожая, две двери прямо напротив входа и по одной в торцах. Дэлглиш наклонился — поднять с пола разнообразные конверты, большинство из которых явно содержали рекламные проспекты, два заключали в себе счета, а один требовал, чтобы миссис Карлинг немедленно его открыла и получила возможность выиграть полмиллиона. Тут была еще и записка, написанная старательным почерком на сложенном вчетверо листке бумаги:

«К сожалению, я не смогу прийти завтра. Должна пойти с Трэйси в клинику по причине высокого кровяного давления. Надеюсь увидеться с Вами в следующую пятницу.

Миссис Дарлин Морган».

Дэлглиш открыл ближайшую к нему дверь и включил свет. Они оказались в гостиной. Два окна, выходящие на улицу, были плотно закрыты, красные бархатные шторы наполовину задернуты. На такой высоте не следовало опасаться любопытных глаз даже с верхнего этажа автобуса, однако понизу оба окна были до половины затянуты узорчатыми тюлевыми занавесками. Главным источником искусственного света была лампа с абажуром в форме опрокинутой стеклянной вазы с едва заметным узором из бабочек, свисавшая в центре комнаты с потолка; абажур был испещрен черными пятнышками прилипших к нему засохших мушиных телец. Здесь были еще три настольных лампы в розовых, с бахромой, абажурах: одна — на небольшом столике у кресла перед камином, другая — на квадратном столе меж двумя окнами, и третья — на огромном секретере с закатывающейся наверх крышкой, стоявшем у стены по левую руку от двери. Словно испытывая отчаянную потребность впустить в комнату побольше воздуха и света, Кейт отдернула занавеси и раскрыла одно из окон, потом обошла гостиную и включила все лампы. Оба они вдыхали холодный воздух, создававший иллюзию загородной свежести, и осматривали комнату, которую наконец-то могли как следует разглядеть.

Первым впечатлением, усиливавшимся розовым сиянием ламп, было ощущение удобного старомодного уюта, тем более трогательного, что хозяйка гостиной не делала никаких уступок модному современному вкусу. Вполне возможно, что комнату обставляли в 1930-е годы, да так и оставили без изменений. Большая часть мебели выглядела так, будто эти предметы были получены по наследству: секретер с закатывающейся наверх крышкой, вмещавший портативную пишущую машинку, у обеденного стола — четыре стула красного дерева, разностильных и разновозрастных, эдвардианская горка с дверцами из сплошного стекла, где разнообразные фарфоровые безделушки и часть чайного сервиза скорее нагромождены, чем специально расставлены, два выцветших коврика, так нелепо лежащих, что Дэлглиш подумал, может, они скрывают дыры в ковровом покрытии пола? Только диван и два таких же кресла перед камином казались сравнительно новыми, на них были полотняные чехлы с узором из неярких красных и желтых роз и лежали пухлые подушки. Настоящий камин выглядел довольно оригинально — это была изрядно украшенная конструкция из серого мрамора, увенчанная тяжелой каминной полкой, а сам очаг окружали два ряда узорных изразцов с цветами, фруктами и птицами. На обоих концах каминной полки сидели два фарфоровых стаффордширских пса в ошейниках с золотыми цепочками, их блестящие глаза пристально смотрели на противоположную стену. Между ними располагались самые различные безделушки: памятная кружка с Георгом VI и коронацией королевы Елизаветы, черная лакированная коробочка, два крохотных медных подсвечника, современная фарфоровая фигурка дамы в кринолине с собачкой на коленях, хрустальная ваза с букетом искусственных примул. За безделушками стояли две цветные фотографии. На одной из них, по-видимому, сделанной во время вручения премий, Эсме Карлинг стояла, прицеливаясь из поддельного ружья, в окружении смеющихся людей. На второй она подписывала книги. Позы на этой фотографии были вполне очевидно продуманы: покупатель стоял рядом с писательницей в ожидании, неестественно наклонив голову, чтобы она попала в кадр, а миссис Карлинг, подняв ручку над страницей, благосклонно улыбалась прямо в объектив. Кейт недолго рассматривала снимок, пытаясь сопоставить эти расплывшиеся черты, маленький рот и чуть крючковатый нос с искаженным, ужасающе обезображенным лицом утонувшей женщины — впервые увиденной ею Эсме Карлинг.

Дэлглиш мог ясно представить себе, какой привлекательностью для Дэйзи обладала эта уютная, вся в мягких подушках комната. На этом широком диване девочка читала, смотрела телевизор, засыпала недолгим сном до того момента, когда ее полувели-полунесли к ней домой. Здесь было ее убежище от самонавязанного страха, от придуманных ужасов, кроющихся под обложками книг, ужасов облагороженных, олитературенных, которые можно попробовать на вкус, примерить на себя и отложить в сторону, которые не более реальны, чем танцующие на искусственных поленьях языки огня в поддельном камине, и так же легко выключаются. Здесь ей дарили защищенность, дружеское общение и — да, своего рода любовь, если любовью можно считать удовлетворение взаимных потребностей. Он взглянул на книги. Полки были уставлены детективными романами в мягкой обложке, но его внимание привлекло то, что большинство авторов были не из ныне живущих. Миссис Карлинг явно любила писательниц «золотого века» детективной литературы. Видно было, что эти книги читаны по многу раз. Под ними стояли книги о реальных преступлениях: о деле Уоллеса,[109]о Джеке Потрошителе, о самых знаменитых уголовных процессах викторианской эпохи, об Аделаиде Бартлетт[110]и Констанции Кент. Нижние полки были отданы ее собственным трудам в кожаных переплетах, с названиями, тисненными золотом. Дэлглиш подумал, что такая экстравагантность вряд ли могла быть оплачена издательством «Певерелл пресс». Это зрелище безобидного тщеславия тронуло его, вызвав острую жалость. Кто унаследует эти накопившиеся письменные свидетельства жизни, прожитой за счет убийств и окончившейся убийством? На какой полке, в чьей гостиной, спальне или уборной найдут они свое почетное или сколько-нибудь сносное место? А то, может быть, их купит оптом по дешевке какой-нибудь захудалый букинист и выставит на продажу как собрание сочинений, вздув цену благодаря ужасающей и столь соответствующей ее творениям истории ее смерти? Читая названия на книжных корешках, возвращавшие его в 1930-е, напоминавшие о деревенских полицейских, отправлявшихся к месту преступления на велосипеде, бравших под козырек перед деревенскими сквайрами, об аутопсиях, совершаемых эксцентричными сельскими врачами после вечернего приема больных, и о неожиданной развязке в библиотеке, Дэлглиш брал книги с полки наугад и бегло их пролистывал. «Смерть в танце», по-видимому, повествовала о мире бальных залов, где проходили танцевальные конкурсы, «Круиз к убийству», «Смерть в воде», «Омела убивает»… Он возвращал книги на полку, не испытывая чувства превосходства. Да и с чего бы? Он говорил себе, что Эсме Карлинг своими детективами, вероятно, доставляла удовольствие гораздо большему числу людей, чем он — своими стихами. И если это удовольствие было иного рода, разве кто-нибудь может сказать, что одно недостойнее другого? По крайней мере она с уважением относилась к английскому языку и пользовалась им по мере своих сил. В век стремительно нарастающей безграмотности это уже что-то. Целых тридцать лет она поставляла читателям воображаемые убийства и приемлемые с виду улики, дарила поддающийся контролю страх. Адам надеялся, что когда ей пришлось лицом к лицу встретиться с реальностью, эта встреча была недолгой и милосердной.