И он с шипящими ругательствами подхватил меня одной рукой под ягодицы, заставляя обвить его ногами, и понес к кровати, ухитряясь и целовать, и сминать мою грудь, и ласкать ее языком, и шептать что-то порочное, жаркое.

– Детка… какая ты красивая… я сейчас подохну, если ты еще раз потрешься так…

И я терлась, и целовала его, и выгибалась от его ласк, и в голове не было ни одной мысли. Ни единой.

У кровати он остановился, опустил меня на нее, тяжело дыша, и вдруг сделал шаг назад. Я непонимающе смотрела на него.

– Трусишь? – спросила я насмешливо и сипло, приподнимаясь на локтях. Погладила себя по груди, которую он только что с такой жадностью облизывал, тряхнула волосами.

Люк выдохнул, покачал головой.

– Боюсь навредить тебе, – прохрипел он. – Не стоит ли… спросить у доктора Кастера?

Я засмеялась. Возбужденный и озадаченный Люк – та еще картина.

– Какие мы стали сознательные, – прошептала я, поднимаясь.

– Сам поражаюсь, детка, – усмехнулся он, наблюдая за мной горящими глазами.

– Мне кажется, я знаю, как это исправить. – Я подхватила с будуара шкатулку с драгоценностями и, открыв крышку, с размаху, веером высыпала их на постель. Шкатулка со стуком полетела на пол.

Люк тяжело задышал. Облизнулся.

– Кто-то упрямится? – удивилась я хрипло, высыпая на кровать одну шкатулку за другой.

Он сглотнул, дрожащей рукой потер себе шею. На мгновение прикрыл веки.

Я забралась на кровать. Легла спиной на впивающиеся в тело украшения. Сгребла что-то в горсть и, глядя только мужу в глаза, ссыпала себе на грудь.

Люк зашипел, вздергивая голову. По телу его пробежала дрожь.

– Марина… – прохрипел он беспомощно. – Черт… как я скучал по этому безумию, детка…

– А по-моему, ты все еще трусишь, – прошептала я, вставая на четвереньки и подползая к краю кровати. Коленям и ладоням было больно, но это только больше возбуждало меня. И Люка. Он смотрел уже с той жадностью, которая лишь на шаг отделяет от прыжка в бездну. И когда я пальцем поманила его к себе, он сделал шаг, другой, встав вплотную к постели, – а я поднялась на колени и обхватила его за шею, чтобы снова поцеловать.

– Марина, – сказал он сипло, задирая голову, сжимая кулаки, – я царапала ногтями его грудь и бедра, я покусывала его соски. – Я с ума сейчас сойду… как мне уберечь тебя?

– Кажется, – вкрадчиво ответила я, спускаясь на пол, обходя его и заставляя повернуться спиной к кровати, – я знаю, что нужно сделать.

Он усмехнулся, и я, сладко поцеловав его в губы, изо всех сил толкнула его в грудь. А когда он упал спиной на кровать – забралась сверху. Склонилась, глядя в его безумные глаза, потерлась об него, закусив губу и чувствуя, как он меня заполняет, – и тут он не выдержал, застонал, задвигался снизу, схватив меня за бедра и заставив вспомнить, как же это невозможно остро и безумно хорошо – любить такого, как Люк.

Громкое дыхание. Взгляд глаза в глаза. Испарина, покрывшая наши тела. Поцелуи-ласки и поцелуи-укусы.

Медленное, тягучее раскачивание – и мечтательная полуулыбка на его губах. Почти ожесточенная скачка – и его хрип, и жилы, очерчивающие напряженную шею, и засиявшие мягким светом глаза, и мой всхлипывающий шепот: «Люк, Люк, Люк».

Близость наша была громкой, влажной, очень порочной и земной – и в то же время настолько бережной, полной такой сокровенности, что у меня дыхание перехватывало.

Мы рассказывали до боли переплетенными пальцами, как невыносимо, бесконечно нужны друг другу. Просили прощения самыми интимными прикосновениями, покорностью и открытостью. Вжимаясь кожа к коже, узнавали по перестуку сердец, что так будет всегда – до конца веков я принадлежу ему, а он – мне, и ничто этого не изменит. И отступал страх: не было ему места в нашей лихорадочной, жаркой любви.

Мы отдыхали на ложе из драгоценных украшений, горячих и скользких от наших тел, вымотанные, расслабленные, пьяные от прошедшего удовольствия; легко касались друг друга, что-то бормотали нежное, глупое, смеялись – и вдруг ласки снова становились требовательнее, а дыхание – чаще, и непонятно, кто первый тянулся к другому, чтобы утолить вновь проснувшийся голод.

* * *

Я, не в силах пошевелиться, улыбалась в потолок, раскинувшись на кровати, а муж лежал, повернувшись на живот, и легко гладил меня под грудью. Мышцы мои мелко дрожали, волосы были влажными, и при этом тело было так расслабленно, будто я махом выпила пару бутылок лучшего в мире солнечного вина.

– В браке определенно есть свои плюсы, – едва слышно пробормотал Люк.

– Угу, – отозвалась я, жмурясь.

– Мне еще никогда не было так легко, детка. – Голос его был таким сонным и умиротворенным, что хотелось смеяться.

«И мне», – попыталась сказать я, но язык не ворочался. Я вся была полна упоительного, теплого счастья, и страшно было двинуться, чтобы не потерять это ощущение.

Но тело остывало и все сильнее ощущались украшения под спиной. Я с усилием повернула голову – Люк дремал и лицо его было спокойным и мирным. Кольцо с крупным изумрудом впивалось ему в плечо, из-под груди виднелось сплетение ожерелий, но мужу это ничуть не мешало.

Я поерзала, повернувшись на бок, кое-как отгребла из-под себя браслеты, колье и кольца, обхватила Люка за руку и замерла, рассматривая его. Спать не хотелось – и я могла бы лежать так вечность, если бы через какое-то время организм не напомнил, что, кроме телесных радостей, есть и телесные нужды, и надо заставить себя встать.

Когда я вернулась, успев ополоснуться и вдоволь насмотреться на красные отпечатки украшений на моей коже, Люк, обнаженный, стоял у окна. По обе стороны от него занавески трепетали от ветра. Оглянулся – я подошла, и он обнял меня. От него пахло потом и нашей близостью.

Небо было чистым, и мы смотрели поверх зеленого леса и крыш прибрежного городка на синее-синее море, спокойное, мирное.

Так мирно было и у меня на душе.

– Я хочу, чтобы таким был каждый день, – сказала я, прижимаясь к мужу. – Закончишь войну, и мы будем жить долго и счастливо. И не ссориться.

– Совсем? – усмехнулся он, поглаживая меня по плечу.

Люк не мог не шутить над смертью. Меня кольнуло страхом, но я мотнула головой, отгоняя его.

– Иногда можно, – великодушно разрешила я и с нежностью коснулась губами его пальцев на моем плече. – Мне тоже понравился процесс примирения.

Люк плескался в душе, а я, одевшись, собирала драгоценности обратно в шкатулки – Мария, конечно, со мной привыкла ко всему, но это было только наше умопомрачение, и я не хотела делиться им ни с кем. Руки были слабыми, я то и дело замирала и улыбалась.

Его светлость появился, когда я отдыхала в кресле, подтянув под себя ноги и откинув голову на спинку. Люк одевался, я с удовольствием наблюдала за ним. Часы в гостиной пробили двенадцать, и я наконец-то обратила внимание на будильник.