Хотя все остальное затерялось в темных коридорах ее души, одно она знала точно: у нее были причины искать хронику Софии. Она хотела ее спрятать.

Потому что хронику Софии не должен читать никто.

Она опасна.

То, что она знала, по крайней мере, это, снова сделало ее хозяйкой положения. Вместо ответа, она приказала убрать труп и созвать сестер к молитве.

Медицинская сестра и пономарь тотчас же повиновались, только сестра Иоланта продолжала задумчиво смотреть на Роэзию.

— Вы можете вспомнить, что произошло? — спросила она, когда две другие сестры удалились. Перед этим они накрыли платком страшное лицо Элоизы, которая, вытаращив глаза, смотрела на своего убийцу.

— Что вы имеете в виду? — спросила Роэзия.

— Вы ведь пришли ко мне потому, что не помнили, что произошло, — настаивала сестра Иоланта. — А теперь вспомнили? Вы видели убийцу?

Роэзия опустила голову. Сестра Иоланта знала о хронике. Растерянная Роэзия рассказал ей, что нашла ее.

— Ну, — сказала Иоланта, решив не беспокоить настоятельницу, — я бы посоветовала вам немного побыть здесь одной. Может, это поможет вам вспомнить, что же здесь все-таки произошло.

Роэзия не предполагала, что она так быстро уйдет. Она удивленно смотрела ей вслед, благодарная за подаренную тишину, которая окутала ее после ухода Иоланты. Она не стала рыться в памяти, не стала задавать себе вопросы.

«Как хорошо, — подумала она, — наслаждаясь тишиной. Все хорошо, хроника снова надежно спрятана...»

Впоследствии она не могла вспомнить, что делала все эти часы — сидела, стояла или молилсь. Она не помнила, смотрела ли на труп Элоизы с покрытой головой или вовсе не обращала на него внимания.

Когда сестра Иоланта вернулась, она подумала, что все это время спала, не видя снов. Освеженная, она покачала головой.

— Почему... почему Элоизу никак не заберут, чтобы подготовить к похоронам? — спросила она.

Взгляд сестры Иоланты больше не был задумчивым, а мягким и немного сочувственным. Роэзия никогда не считала ее слишком чувствительной, но теперь она подошла к настоятельнице и, забыв о положенном уважении, с материнской заботой обняла Роэзию за плечи.

— Я знаю, где хроника, — сказала она вместо ответа. — И знаю, кто убил Софию и всех остальных.

София стояла перед ним, ее седые волосы были всклокочены. Она попыталась убрать пряди с лица, но ее белый чепец лежал в грязи возле стены.

София торопливо подошла к каменному камину, огонь которого хотя и обогревал холодную, скудно обставленную комнату, похожую на комнату брата Герина, но не мог сделать ее уютной. Она ожидала, что слабо тлеющий огонь обогреет ее, как незадолго до этого ужас от слов Бланш, что он успокоит ее, потому что теперь с ее плеч упала тяжесть тайны, хранимой много лет.

— Почему... почему вы не сказали мне, что эта злополучная ночь имела последствия и что эта девушка — моя дочь?

София смотрела на него равнодушно.

«Потому что вы не спросили меня об этом, — подумала она. — Потому что приказали сторожам вывести меня на улицу, прежде чем я успела сообщить вам что-либо».

Но какое это имело значение — теперь, когда ее собственная дочь с удовольствием смотрела на то, как Грета ее едва не убила, но она все равно не могла сердиться на нее? Теперь, когда она больше не препятствовала отъезду Теодора из Парижа?

Ее молчание привело брата Герина в беспокойство. Теперь дрожала не только его нога, но и веки.

— Я... я ни о чем так не сожалею, как об этом мгновении слабости. Напрасно я враждовал с королем, раз он в итоге изменил страну и сделал Францию великой.

София плотно сжала все еще синеватые губы. Она часто представляла себе, как они будут говорить о плоде их совместного греха и как она гордо и в то же время презрительно признается ему, и он поймет, как постыдно поступил с ней. Теперь же, когда он раскаивался исключительно в том, что неправильно вел себя с Филиппом, ей показалось, что его фигура, такая высокая и не согнувшаяся под бременем лет, стала маленькой и щуплой, как будто она сама выросла, а он усох.

Он поклонился и отвернулся. Перед этим он даже не удосужился ответить дофине. Затем негромко попросил Софию следовать за ним.

— Я бы не смог вам помочь, — добавил он. — Я служу Франции, и только. Почему вы не оттолкнули меня? Зачем соблазнили?

Она молчала, наверное, потому, что молчание причиняло ему большую боль, нежели громкие крики и оскорбления. Тишина вынуждала его самого искать ответ. А он заключался в том, что она ему себя не навязала, а просто доверилась ему

Утренние события так сильно измотали Софию, что у нее не осталось сил ни на гнев, ни на огорчения. И все же ей было приятно, что брат Герин теперь сам должен был осудить свой поступок, потому что она этого не сделала.

Она опустила голову, повернулась и хотела молча уйти.

— Останьтесь! — крикнул он ей вслед.

Так же он крикнул тогда, ночью в Суассоне, когда король во второй раз отверг Изамбур и Герину не хотелось оставаться одному.

Только тогда его голос звучал вкрадчиво и страстно, не только потому, что она была женщиной, но и потому, что в его голове, опьяненной желанием, пронеслась мысль: она похожа на меня. Она достойна меня.

Теперь София знала, что не может уйти, не ответив, хотя бы для того, чтобы раз и навсегда избавиться от прошлого. Она должна ответить твердо и громко, без уверток, которые только загонят ее в ловушку.

София повернулась, подняла руку и ударила его морщинистое, постаревшее лицо. Хотя она сделала это не так сильно, как в молодости, но он все равно покачнулся. Его голова откинулась назад, что-то болезненно хрустнуло.

Когда он снова взглянул на ее, потирая ушибленную щеку, в его лице не осталось ни смущения, ни враждебности, ни усталости и скуки, столь свойственных ему. Он смотрел на нее удивленными глазами ребенка, с которым произошло что-то из ряда вон выходящее. Теперь пришла его очередь молчать.

А София рассмеялась — насмешливо, потому что он очень забавно выглядел, и освобожденно, потому что ей удалось наконец ударить его. Она уже пыталась сделать это дважды — в тот день, когда пришла к нему беременной, и позже, когда просила за Теодора.

Теперь судьба Теодора была решена, и ей показалось, что у нее нет сил противиться ей, как и его отчаянным жестам. Она отступила назад, чтобы показать, что ему не придется выгонять ее насильно, но, отвернувшись, услышала жалобный вздох.

— Я позабочусь о том, чтобы Бланш не распространяла о вас дурные слухи, — сказал он. — Мне не известны ваши планы, но она не может просто так прогнать вас из двора.