Судя по этому стихотворению, в памяти Харуко болью отзывалось полное бессилие Японии перед пушками «черных кораблей». Однако справедливости ради отметим, что Япония в это время уделяла намного больше внимания развитию наступательных, а не оборонительных вооружений. Их основой стал флот.

В апреле был готов к эксплуатации плац в токийском районе Аояма. На этом плацу станут отныне проводиться все главные смотры второй половины правления Мэйдзи. Император делал смотры в Аояма 32 раза.

В марте Токийский университет переименовали в Императорский. Его выпускникам была предоставлена немыслимая привилегия – они принимались на государственную службу без экзаменов. Это стало одной из причин того, что поступить в университет было невероятно сложно. Хотя, похоже, обучение там не стало лучше, а дух свободомыслия постепенно улетучивался.

В марте же весь холм Уэно стал собственностью императорской семьи. Теперь она владела парком площадью в 700 тысяч квадратных метров. Четыре года назад там открылся Государственный музей со ста тысячами естественнонаучных, исторических и художественных экспонатов. Двухэтажное кирпичное здание музея построил Кондер – архитектор Рокумэйкан. Предполагалось, что через какое-то время японский музей станет соперником Британского. С самого начала в правительстве договорились, что музей отойдет к правящей фамилии. А пока что он числился за Министерством двора и в его названии отсутствовало определение «императорский».

Симадзу Такако

30 июля Харуко впервые показалась на публике в европейском платье. Она присутствовала на выпускных экзаменах в школе для дочерей аристократов – Кадзоку Дзёгакко. Императрица подала знак всей стране: теперь в европейской одежде следует ходить не только мужчинам, но и женщинам. Вслед за самим императором императрица начинает выходить из «тени» на «свет». Вслед за своим супругом, который показал на себе, что будущее Японии будет скроено по военной форме европейского образца, императрица выступала в качестве модели в витрине престижного магазина.

Поданный императрицей сигнал был истолкован правильно, и уже осенью этого года дамы из высшего политического света перешли на европейские наряды. Переход был совершен с поразительным единодушием – на балу, посвященном дню рождения Мэйдзи, присутствовало около 900 гостей, и только две дамы щеголяли в кимоно!

Для того чтобы сравняться с европейцами по силе и стати, наиболее передовые подданные Мэйдзи наращивали потребление мяса. Будучи привычны к коллективным формам поведения, они объединялись в общества едоков мяса. Газеты сообщили о такой же женской ассоциации, члены которой взяли за правило есть блюда европейской кухни три раза в месяц[177]. Женщины становились вровень с мужчинами и начинали приобретать европейский лоск и вес.

В области семейных отношений наблюдался дрейф в сторону христианской моногамии. На гравюрах этого времени Мэйдзи и его супруга стали часто появляться вместе. В это время они начинают позиционироваться как образцовая супружеская моногамная и чадолюбивая пара. Еще совсем недавно Мэйдзи спокойно рисовали в окружении наложниц, но теперь это обыкновение сочли «нецивилизованным». Правительство имело достаточно возможностей для того, чтобы художники отказались от изображения императорского гарема.

Теперь император очень часто предстает на гравюрах в окружении своей семьи – императрицы и престолонаследника, принца Ёсихито. При этом почти каждое из этих изображений было призвано подчеркнуть: императорская семья выступает за обновление страны при сохранении старого. В качестве «традиционного» неизменно выступает природный фон. Так, за спинами императорской семьи, которую без особых усилий воображения можно принять за европейскую, появляются «три друга зимы» – сосна, бамбук и слива. Мальчики забавляются европейскими парусниками в пруду, берега которого поросли сакурой и сосной. А со дна водоема поднимаются такие же традиционные карпы. Вряд ли художник имел в виду именно это, но все же предложу интерпретацию этой сценки, какой она видится из сегодняшнего дня: европейский парусник бороздит поверхность, но в глубинах вод заключено еще нечто, на что западные технические инновации повлиять не в силах.

Хотя художники часто изображали принца Ёсихито на своих гравюрах и выглядел он на них вполне дееспособным мальчиком, на самом деле его здоровье вызывало самые серьезные опасения. Поскольку все боялись припадков, сопровождавшихся конвульсиями, воспитание Ёсихито было делом нелегким. Мальчику позволялось вести себя самым неподобающим образом, он прерывал занятия, когда ему только заблагорассудится. Один из его учителей вспоминал, что, когда он сделал принцу замечание, тот запустил в него кистью, которую предусмотрительно окунул в красную тушь.

Тоёхара Тиканобу. Зерцало японской знати (1887 г.)

Тоёхара Тиканобу. Мальчики, пускающие в пруду кораблики (1887 г.)

Ёсихито, однако, оставался на тот день единственным выжившим ребенком императора. Поэтому решили подстраховаться и прибегнуть к обычной практике: усыновлению. 1 мая этого года Мэйдзи усыновил отпрыска принца Акихито – Ёрихито. Он был военно-морским офицером.

Отца Николая волновали совсем другие заботы. В ноябре он записал в дневнике: «Колоссами высятся везде Католичество и Протестантство! Какие массы людей! Какие неоглядные, неистощимые фаланги деятелей! А здесь – хоть бы кто на помощь… Как ни закручиниться, как ни прибедниться? Разве чудо сотворит Господь, наставив Японию на Православие! Но какое же основание ожидать чуда? Достойна ли Россия того, и достойна ли Япония? Первая спит на своем бесценном Православии, а вторая – самое небо готова обратить в деньги или выкроить из него иностранный пиджак»[178].

В этом году, однако, над головами сторонников безоглядной вестернизации стали сгущаться тучи. 24 октября возле берегов префектуры Вакаяма напоролся на рифы и затонул английский корабль «Нормантон». Английские моряки спаслись, но они не сделали ничего, чтобы спасти 12 матросов-индийцев и 25 японских пассажиров. Разразился грандиозный скандал, англичан обвиняли в расизме. Возмущение оказалось столь велико, что японское правительство обратилось с призывом подвергнуть суду капитана Джона Дрейка. Однако ввиду принципа экстерриториальности сами японцы судить его не имели права. Суд, состоявшийся 8 декабря в британском консульстве в Иокогаме, признал Дрейка виновным в преступной халатности и приговорил его к трехмесячному заключению. Приговор казался настолько мягок, что общество сочло его еще одним доказательством того, что европейцы «не уважают» японцев, несмотря на все усилия последних «понравиться».