До этого времени только консервативное Министерство двора отказывалось от найма иностранцев. И вот теперь, наконец, 29 апреля 1887 года в Японию прибыл Оттмар фон Моль. Раньше он служил при дворе Вильгельма I. Целью его двухлетнего контракта было научить японских придворных изящным порядкам, принятым в Европе. Каждое утро он проводил в компании церемониймейстера Нагасаки Митинори и переводил ему с немецкого на английский различные придворные и дипломатические установления. Нагасаки не знал немецкого языка. Его задачей был перевод с английского на японский, чтобы Мэйдзи мог ознакомиться с ними. Моль учил, как следует приветствовать друг друга, сколько ножей и вилок требуется для охотничьего завтрака, как устраивать смотр войскам, как одеваться. Он настойчиво советовал, чтобы император во время приема знатных гостей перемещался рука об руку со своей супругой.

Церемониймейстеры старались как могли и настойчиво убеждали императора, чтобы во время приема по поводу цветения хризантем он прошелся по саду вместе с Харуко. Но Мэйдзи не мог переселить своих представлений о том, как все должно происходить на самом деле. Он подскакал к воротам на коне, спешился перед садом и зашагал впереди Харуко. Не захотел он и чтобы трон его супруги был бы такой же высоты, как и его собственный. Утверждают, что под его троном даже был подложен кусок толстой материи.[180] Не послушал фон Моля и Ито Хиробуми, когда тот высказал мнение, что на приемах было бы вполне допустимо носить японские одежды. Премьер-министр ответил отказом, прибавив, что в Японии одежда – вопрос большой политики и советники не имеют здесь права голоса.

Надо сказать, что японцы совершенно не стремились к системным заимствованиям из одной страны. Они повели себя как в супермаркете, полагая что у каждой страны («фирмы-производителя») есть свой «конек». Свою промышленность и военно-морской флот Япония стала строить в соответствии с британскими образцами; Франция подала пример в устройстве полиции и образования; американский опыт пригодился при освоении Хоккайдо; студентов-медиков и придворных обучали немцы. На практике это означало, что японцы строили свою собственную цивилизацию и культуру, не считая себя обязанными никому.

Такой подход, когда заимствования производятся сразу из многих стран, был, безусловно, для Японии новым, ибо раньше единственным источником для заимствований всегда являлась для нее только одна страна – Китай. Но в то же самое время такой подход был и традиционным. В том смысле, что японцы заимствовали из Китая достаточно избирательно – только то, что считали полезным и нужным. В результате эти заимствования зачастую приобретали малоузнаваемый вид. «Слушать всех и не слушаться никого» – так можно сформулировать ту стратегию, которую проводили японцы в отношении заимствований.

Родителюбивая дочь получает подаяние от дантиста.

Из книги Нисимура Сигэки «Женщин примерное зерцало» («Фудзё кагами»)

Время было сложное, ход мысли элиты не демонстрировал единообразия. Западу приписывали даже те ценности, которыми тот обладал явно в меньшей степени, чем сами японцы. В этом году императрица Харуко поручила директору школы для детей аристократов Нисимура Сигэки составить книгу «Женщин примерное зерцало» – книгу биографий замечательных женщин Запада, с которых следовало брать пример. Морализаторские истории того же толка были весьма распространены и в родной японской словесности. Однако для придания большей авторитетности традиционным моральным нормам в состав верных почитательниц наследия Конфуция были записаны Жанна д'Арк, матери Джорджа Вашингтона и Гёте. Чрезвычайно трогательна история о безымянной девушке из Нью-Йорка. Ее родители были старыми, бедными и больными. В холодную зиму у них не хватало денег, чтобы купить дров и согреться. Их юная дочь не могла прокормить их. И вот она увидела объявление дантиста: тем, кто согласится продать свои здоровые передние зубы, он обещал по 15 иен за штуку – при условии, что он сам будет рвать их. Бедная девушка отправилась к врачу, но после того, как она поведала ему свою печальную историю, он настолько поразился ее дочерней преданности, что отказался рвать у нее зубы и, обливаясь слезами, дал ей 15 иен просто так.

Совсем недавно Нисимура Сигэки в своих лекциях обрушился на упаднический Запад, теперь он получил другой заказ. Культурная ситуация была под стать политической, однозначные решения были невозможны.

Несмотря на критические отзывы со стороны европейцев и местных «почвенников», японская знать упорно продолжала устраивать приемы на западный манер. Пример санкционированного правительством Рокумэйкан оказался заразителен. На балу, который устроили принц и принцесса Комацу, присутствовали и император с супругой. Мэйдзи там очень понравилось: вернувшись во дворец, он заметил, что там было так же хорошо, как в цирке, до которого он был большой охотник.

Самый знаменитый бал в истории Японии состоялся 20 апреля этого года. Его устроил премьер Ито Хиробуми в своей резиденции. На нем присутствовал практически весь кабинет министров. Были приглашены и профессора Токийского университета, ратовавшие за замену иероглифики на латиницу. Это был первый в истории Японии бал-маскарад. Сам Хиробуми представлялся венецианским дожем, его супруга – знатной испанкой, дочь – итальянской пейзанкой. На балу присутствовало около 400 гостей, выряженных Мефистофелями, Макбетами, Оскарами Уайльдами, Нептунами. Многие щеголяли и в японских костюмах, представляясь монахами-отшельниками (ямабуси) и бабочками. Был там и герой сказок Урасима Таро, и поэт двенадцатого века Сайгё. Гости танцевали до четырех часов утра. Один из них позже сказал, что делал это «ради своей страны». Именно так элита расценивала свое участие в маскараде.

Через несколько дней газеты написали, что на этом балу премьер-министр якобы совратил жену графа Тода. Никто вроде бы не отнесся к этому обвинению серьезно, но в любом случае «почвенники» оскорбились тем, что первые лица государства были одеты, словно какие-то актеришки, и даже – подумать только! – танцевали с иностранками. Эти люди давно сделали Ито мишенью для своих инвектив. В его доме жила Цуда Умэ, учившаяся в Америке и ставшая там квакершей. Говорили, что премьер хочет обратить в христианство самого Мэйдзи. Голос защитников национальных устоев высился. В следующем году на приеме по случаю дня рождения Мэйдзи женщины были снова одеты в кимоно, а не в бальные платья. Для сторонников безоглядной вестернизации наступали плохие времена. Но далеко не все они чувствовали это. Прежние правительства ввиду их почтения перед китайской мудростью можно охарактеризовать как главных китайцев в Японии, к правительству нынешнему больше подходило название «главного европейца». Такой стремительный переход не мог остаться без последствий.

Тоёхара Тиканобу. Император Мэйдзи на цирковом представлении (1886 г.)