западные рыцарские турниры, так и местные варианты персидского поло), но его явно гораздо больше впечатлили масштабы приема, который оказал ему Мурад II в Эдирне, этом очаровательном, новом исламском городе, некогда бастионе, удерживавшем натиск врагов Византия и Константинополя. В эти переломные годы множество христиан, надеясь на поживу и покровительство, вступало в османскую армию – сейчас можно предположить, что поэтому-то в стихотворных строках «Сна Османа» упоминается греческий воин. У других же просто не было иного выбора.

Именно в это время и возник культурный, военный и религиозный феномен, раскрасивший жизни обитателей Стамбула и тех, кто в течение 500 лет оказался сметен мощью османской державы. Орхан получил следующее предложение:

«Завоеватель в ответе за завоеванный народ. Он – законный правитель этого народа, их земель, их имущества, их жен и детей. Мы вправе делать с этим народом то же, что мы делаем и с нашим. А способ обхождения с ними, который я предлагаю, не только законный, но и великодушный. Принуждая их вступать в ряды армии, мы обращаемся и к их мирским, и к духовным интересам, ведь они получат образование и более благоприятные бытовые условия»{645}.

Сыновей христиан, недавно оказавшихся под властью османов – сильных, примерно от шести до 14 лет – систематически забирали и отправляли на административную службу или в военное рабство. Эта процедура называлась devşirme (буквально «сбор»), а призывников именовали янычарами (слово происходит от турецкого yeni çeri, т. е. «новые солдаты»). Они представляли собой боевой отряд, который вскоре станет синонимом мусульманского Константинополя. Это были первоклассные подразделения, у них были собственные казармы, жалованье и пенсия. Они были подготовлены, образованны, покрыты славой и почетом, так что вскоре в Восточном Средиземноморье и окрестных землях зачисление в войско янычар перестало быть наказанием, а стало заветной целью. У янычар сформировался сплоченный дух и религия дороги – мистицизм Бекташи, в основе которого лежала суфийская вера исламских дервишей с элементами христианства и анатолийского шаманизма. На всем протяжении древней Эгнатиевой дороги, которая все еще являлась жизненно важной артерией, связующей Европу с Азией, стали появляться обители бекташей, или tekkes.

Некоторые сохранились до сих пор: высоко над берегом реки Марицы, откуда виднеется греко-турецкая граница, для этих целей использовали римское святилище. Вода здесь – в 150 м над уровнем моря – словно по волшебству, бьет из земли. Многие столетия это место являлось частью обители бекташи, а сейчас христианство вернулось сюда, и тут устроили церковь Святого Георгия. Когда солнце садится, родниковая вода в святилище отбрасывает пляшущие отблески света. Перед глазами так и стоят янычары со своими гостями – они радуются окончанию дня (в этих обителях радушно принимали представителей всех религий), отправляют обряды своей системы вероисповедания, в которой удивительным образом перемешались турецкие и мусульманские верования, суфизм, христианство и шаманизм. В православной Греции отдельные смельчаки и в наши дни забираются сюда, оставляя на терновом дереве у стен обители жертвоприношения – ленты и шарфы, дары древним духам и Аллаху, лоскутки, приплясывающие под шумно трепыхающимся гигантским бело-синим флагом Греции.

Теперь османы, окружавшие Константинополь, обзавелись собственной регулярной армией, в Бурсе развивалась торговля шелками{646} – обычно восточные шелка обменивали на шерстяные ткани из Европы. И отныне эти решительные турки обладали и экономической, и военной мощью. Они могли основать свою империю.

Самое главное было завладеть Эгнатиевой дорогой, и в ходе раскопок в городе Яница на севере Греции становится ясно, почему. По соседству с современным китайским супермаркетом обнаружились кожевенные мастерские промышленных масштабов и конюшни для купеческих лошадей и верблюдов. Яница (Йенице-и Вардар – это название означает «новый город Вардара») была заложена в 1383 г. Гази Эвренос-беем. Этот город стал одним из множества поселений, расположившихся на территории современных Албании, Македонии и Северной Греции. Благодаря доступу к этому торговому маршруту османское вторжение в Европу, которое, пожалуй, представляло собой разрозненный захват земель соперничающими между собой воинами, превратилось в жизнеспособный замысел.

Эвренос-бей, вполне возможно, был византийцем, перешедшим к османам. Он развернул вдоль Эгнатиевой дороги походные кухни. Его похоронили в 1417 г. в элегантном мавзолее на обочине дороги в его новом, османском, городе. Место его упокоения (которое с XV до начала XX в. было местом паломничества, а с падением Османской империи оказалось заброшено) какое-то время использовалось в качестве сельскохозяйственного магазина, но ныне со всем почетом восстановлено – тут расположилась небольшая художественная галерея.

В 1389 г. на равнине Косово османы одержали победу над христианской коалицией сербов, боснийцев и косоваров. Во время этого сражения османский правитель Мурад I получил смертельное ранение (якобы от руки сербского дезертира; в эпоху страшных югославских войн Слободан Милошевич торжественно отмечал годовщину этого события). А затем, в 1391 г., новый султан Баязид I начал затягивать раскинутые сети. Он захватил крепость Йорос, расположившуюся на месте византийского святилища Иерониму. В этом месте (кстати, по соседству с военным наблюдательным пунктом, затянутым колючей проволокой и охраняемым злыми собаками) и по сей день чувствуется напряженная атмосфера. В 1394 г. и в Константинополе был учрежден турецкий квартал, в котором османский кади (судья) вершил исламское правосудие. Целых семь лет город находился в полной осаде, а все его земли были утрачены. В 1397 г. Баязид построил крепость Анадолухисар (Анатолийскую крепость) на берегу Босфора на подходе к городу и отрезал пути поставок в Константинополь с Черного моря. Вскоре из этой крепости сделали османскую тюрьму.

Баязид I наступал так стремительно и так беспощадно, что его прозвали Йылдырым, т. е. «Молниеносный». Европейских крестоносцев, попытавшихся в 1396 г. напасть на османов неподалеку от Никополя на реке Дунай, разбили в пух и прах. Христиане сломя голову бежали с поля кровопролитной битвы – они набивались в перегруженные суда и отрубали руки своим товарищам по оружию, отчаянно цеплявшимся за борта. Константинопольский император Мануил II (как наследнику трона ему уже пришлось повоевать в османской армии) стал всего лишь вассалом. В 1400 г. он отправился в Англию к Генриху IV, взывая о помощи – он стал единственным византийским императором, побывавшим в этой стране. Укладываясь спать в парадных покоях Элтемского дворца, пока вокруг готовились к торжествам в его честь, Мануил, наверно, молился, чтобы старая византийская уловка с изысканной дипломатией принесла свои плоды и помогла спастись. Но кому охота рисковать своими солдатами, чтобы спасти далекий, запершийся, словно в раковине, город, полный дрожащих от испуга и доведенных до нищеты жителей? Насколько иначе обстояло дело