их себе и обеспечивал мирное сосуществование. Рассказывали, что в 1420 г., когда византийцы стояли на Босфоре, а османы разбили лагерь на берегу{670}, Мехмед I и Мануил II обменивались деликатесами. В этом городе могло быть два правителя: христианский и мусульманский.

Лет десять после падения Константинополя в отдаленных поселениях Трапезундской империи, в Мистре и других уголках Мореи на Пелопоннесе еще теплилась надежда. На этих островках христианства укрывались христианские епископы и чиновники, поддерживая византийский дух – с грехом пополам.

В Мистре, у подножия гор Тайгет неподалеку от Спарты, нашли себе приют ученые и художники, отразившие последний расцвет главного византийского города в эпоху династии Палеологов. В 1449 г. здесь, а не в Константинополе, короновали последнего византийского императора, Константина XI. В наши дни на месте этого поселения – город-призрак. Из сумрака возникают фрески – уцелевшие сюрпризы среди развалин. Рассветный туман бывает таким густым, что мира вокруг будто не существует. С гор спускается холодный воздух. В кронах пальм перекликаются ласточки, обмениваясь последними новостями. Ночью горы освещает лишь свет звезд и огоньки светлячков. Мистра и по сей день – место паломничества: приезжающие разбрасывают в заброшенном византийском городе лепестки.

Еще лет десять после падения Константинополя в Мистре также сохранялась удивительная верность его духу. Влияние местных ученых на итальянское Возрождение не ослабевало. Во Флоренции в память о величайшем уроженце Мистры, Плифоне, основали Платоновскую академию. Можно посидеть на стенах этого заброшенного многогранного города под тутовыми деревьями, где по раскинувшейся внизу долине реки Эвротас разбегаются солнечные лучи и волны жасминового аромата. Гомер называл этот регион Sparte Kalligynaika – краем прекрасных женщин. Да, характерные для Пелопоннеса пейзажи здесь умопомрачительно красивы. Однако после 1453 г. Мистра представляла собой небольшое, уединенное поселение на склоне горы, возвышающейся над руинами другого великого города, Спарты. А теперь и сама Мистра оказалась на грани упадка. Последние деспоты Мистры, братья императора Константина XI, Фома и Димитрий, сначала платили султану дань, а затем стали его вассалами. Впоследствии их отправили в ссылку. А в 1460 г. Мистра пала.

Трапезунд на Понте тоже оставался почти империей, которую сплачивали воспоминания о несбывшемся. Здесь люди, глядя на холодные, успокаивающие просторы широкого Черного моря, наверно, часто говорили о Константинополе. Трапезунд, в свою очередь, капитулировал в 1461 г.

На найденном в Тоскане cassone (свадебном сундуке, предназначенном для хранения белья и сорочек) высокородной девушки, относящемся примерно к 1460 г., вместо обычных украшений – сцен из поэм Гомера, Вергилия и Овидия, – мы видим изображения Константинополя и сражающихся янычар. Однако мудрый флорентинец заказал оформление cassone (он, в конце концов, оказался в Палаццо Строцци во Флоренции) не в осуждение османов (как считали долгое время), а для увековечивания их истории и напоминания о тесных торговых отношениях, установившихся у итальянцев с османскими турками. Западные участники рынка изо всех сил старались обеспечить себе свободу выбора с новыми партнерами на востоке.

И вот представители этой разбросанной по свету православной диаспоры, эти граждане Нового Рима, обосновавшиеся в своих церквушках, теперь сосредоточились на духовной жизни, на глубоких отношениях со своими святыми. В церковных залах и общественных центрах, на похоронах и торжествах и по сей день в песнопениях оплакивают падение Константинополя – особенно женщины.

Но все же в истории не бывает точек – всегда есть какое-то продолжение (наглядная иллюстрация к этому факту: в 2011 г. выяснилось, что в отдаленных поселениях в окрестностях Трапезунда деревенские жители говорили на турецком языке с использованием древнегреческой грамматики){671}. В 1466 г. епископ Трапезундский написал Мехмеду II множество писем о сходствах ислама и христианства. Некоторые были написаны в Пере (ныне – район Бейоглу) – он предлагал, чтобы две религии все-таки изыскали способ к сотрудничеству. Говорили же, что Мехмед почитает икону Девы Марии. Георгий Трапезундский утверждал: «Нет сомнений, что ты – император римлян. Любой, кто владеет центром империи по праву [вследствии завоевания?] – император, ведь Константинополь и есть центр Римской империи»{672}. А в трактате «О вечной славе самодержца» епископ лестно высказывается о том, что Мехмед обладает «Justitia, prudentia, peritia philosopiae peripateticae, doctrina in multis disciplinis» (справедливостью, благоразумием, знанием европейской философии, ученостью во многих областях). Кажется, можно надеяться, что наилучшая политика – это все-таки взаимные уступки и сотрудничество. Сколь ни привлекательны были предложения епископа о единстве церквей, они так и остались только на бумаге и не были реализованы.

В самом Константинополе обе церковных общины действовали в полную силу. Мехмед отдал Патриархии, которая изначально располагалась в Софийском соборе, церковь Святых Апостолов. После того как в 1456 г. эта церковь была разрушена, Патриархии пришлось переместиться в церковь Богородицы Паммакаристы. Мехмеду Завоевателю не нужна была объединенная христианская церковь под самым носом, и Патриархию возглавлял Геннадий II – ученый-монах, который весьма кстати противился тому, чтобы искать примирения или сотрудничества с христианами-латинянами. Мехмед якобы побывал в церкви Паммакаристы и беседовал о христианском богословии с духовным ставленником. Где-то в 1600 г. Патриархия переехала в собор Святого Георгия в Фенере по соседству с Золотым Рогом, там она располагается и по сей день – за высокой оградой, колючей проволокой и под пристальным наблюдением вооруженных автоматами охранников.

Выше, на холме, расположился неожиданно живучий пришелец из византийского Константинополя. Церковь Марии Монгольской (церковь Богородицы Панагиотиссы, или Мухлиотиссы), которую после 1453 г. стали называть Канлы Килисесе («кровавая церковь»), – хранительница истории. Она была основана в 1260 г., когда византийцы отвоевали Константинополь у латинян. Примерно в 1282 г. ее перестроили – по приказу внебрачной дочери императора Михаила VIII – Марии Палеолог, – вышедшей замуж за монгольского хана. В османском Стамбуле церковь Марии Монгольской так и осталась христианской церковью. Легенда гласит, что столь живучей она была потому, что ее передали матери знаменитого архитектора Христодулу в благодарность за помощь в сооружении для Мехмеда величественной мечети «Завоевателя» – Фатих Джами.

Патриарх Геннадий II принимает от султана Мехмеда II ручательство и императорский указ о свободе вероисповедания. Изображение мозаики из патриаршей церкви Аяс-Йедриас

В наши дни, чтобы отыскать церковь Марии Монгольской, нужно пробраться по лабиринту улиц за старым греческим кварталом. Возможно, церковь будет закрыта, но в высоком окне в жилом здании по соседству всегда торчит армянин – тем, кто хочет заглянуть внутрь, он дает ключи. В дальнем правом углу прохладного и тихого помещения есть коридор, тайный ход – местный православный священник с воодушевлением