— А зачем тебе к князю-то? — заподозрив неладное, спросила Чернава.

— Велено… — уклончиво ответил Кудыка.

Справа на обочине виднелась ничем не огороженная низкая избенка с кривым сугробом вместо крыши. Ни дыма из оконца, ни тропки от окованного льдом порожка. Похоже, загостился где-то хозяин, загулял. То по теремам по боярским, то по ратному делу, а сейчас, надо полагать, вели синеглазого Ярилиной Дорогой прямиком к капищу.

— Да, — молвила Чернава, глядя на убогое это жилище. — Хороша бы я была, кабы на такое сокровище прельстилась. Сложил домок — не надобен и замок…

Что верно, то верно: отродясь ленивый красавец Докука замка на дверь не вешал. Во-первых, не было у него замка, а во-вторых, зачем? Так, привалит дверь камушком, чтоб ветром не мотало, а сам — шапку набекрень и поминай, как звали…

«Или не донесут? — тревожно мыслил тем временем Кудыка. — Да нет, не должны… На волхвов все ныне сердиты, бить вон даже собирались…»

— Вроде лежит кто-то… — вывел его из раздумья голос Чернавы.

И точно, неподалеку от Докукиной хибарки горбом вверх лежал без движения некто в лохматом нагольном полушубке. Подошли, склонились. Кудыка взял мерзлое тело за плечо, отодрал от наста, перевернул на спину. Глазам обоих явилось синевато-желтое опушенное инеем рыло Шумка.

— Вот зверь народ!.. — горестно подивился Кудыка. — Забили все-таки!..

При этих словах опухшее левое веко лежащего дрогнуло и вздернулось через силу.

— Правду… не забьешь… — еле слышно выговорил Шумок в беспамятстве. — Берендей… берендею… волхв…

Кудыка облегченно выпрямился и потер иззябшие руки.

— Жив… — бодро известил он. — Ну, стало быть, и ладно…

— А замерзнет?.. — усомнилась Чернава.

— Поднимется. Не впервой ему… Да и солнышко вон уже пригревает…

Припорошенная золой дорога и впрямь начала уже раскисать, того и гляди капель проклюнется, поэтому дальше двинулись по хрупкой слезливой обочине. Шли, правда, недолго.

— Берендеи!.. — раздался вдруг плаксивый изумленный вопль. — Вы только гляньте! Вконец чумазые распоясались! Средь бела дня по слободке шастают!..

Захлюпал снежок, заскрипели калитки, и вскоре на улочку высыпало человек семь — все с колами. Впереди, засучивая рукава шубейки, косолапо выступал насупленный косматый Плоскыня. Грозен. Брови — что медведь лежат.

— Да вы что? — попятившись, заорал струхнувший Кудыка. — Плоскыня, лихоманка те в бок! Бельма, что ли, отсидел — своих не узнаешь?..

Слобожане инда в коленках просели от неожиданности. Всмотрелись, разинув рты.

— Гля-кося! Никак Кудыка?..

— Он…

— Точно он…

— Держи Кудыку!.. — отчаянно крикнул кто-то, и слобожане кинулись на пришельцев.

Чернава в отличие от привычного к спокойной жизни древореза подхватилась первой. Должно быть, не раз и не два доводилось ей уносить ноги от размахивающей дрекольем толпы. Погорелица дернула суженого за пролокотнувшийся рукав с такой силой, что чуть клок не вырвала. Разбрызгивая синевато-серую перемешанную с подтаявшим снегом слякоть, пробежали они мимо Докукиной избенки, мимо привскочившего Шумка, а по пятам катились топот, плеск, улюлюканье, крики.

— Сто-ой!..

— Держи, лови!..

Шлепнулся с перелетом, закрутился на скользкой обочине вдогонку брошенный кол…

Ножки, ножки! Уносите головушку!.. Кудыка так и не уразумел, улепетывая, с чего это вдруг обиделись на него слобожане. Не за часы же, в самом-то деле!.. В одном он был твердо уверен: поймают — будет плохо.

Взбодренные страхом и вдобавок не отягощенные ни добрыми шубейками, ни дрекольем Кудыка с Чернавой довольно быстро оторвались от погони. Топот за спиной стал пожиже, хотя криков хватало по-прежнему. Достигнув опушки, догадались оглянуться и увидели, что, разевая рот и размахивая руками, их преследует один Шумок. Без кола.

Остановились, резко выдохнули и двинулись навстречу. Шумок разом опомнился и тоже остановился. Кудыка с Чернавой зашли на него с двух сторон.

— Это… — сказал Шумок, заслоняясь на всякий случай. — Смотрю — бегут… Ну и я тоже…

Ни бить, ни орать на него сил уже не было.

— У вас там что?.. — задыхаясь, выговорил Кудыка. — Чердаки у всех попродырявились?.. На своих бросаетесь…

У Шумка забегали глаза. Шмыгнул носом, утерся косматой рукавицей, потоптался, беспомощно разводя руками.

— Да тут, вишь, какие дела-то… — смущенно выдавил он. — Указ-то, стало быть, все-таки царь писал, а не Всеволок…

Кудыка аж обмяк, услышав.

— Да ну?.. А что же князюшка сказывал… Столпосвят-то…

— Ну вот ошибся, значит… — со вздохом отвечал Шумок. — Как только рати поразбежались, он, вишь, и повинную принес царю-батюшке, и с братом своим со Всеволоком замирился… Грех, говорит, попутал, смутьяны всякие с толку сбили… Ну там, понятно, пир на радостях устроили… у боярина у нашего в тереме. И сейчас еще, наверно, гуляют…

— А! Так, значит, простил царь князюшку? — обрадовался древорез.

— Да простил… — снова пряча глаза, нехотя отозвался Шумок. — А зачинщиков выдать велел…

— Это кого же? — холодея, спросил Кудыка.

— Кого-кого… Тебя! Кто первый на сволочан напал, когда они золу везли?.. Так-то вот…

Тихонько охнула Чернава. Кудыка стоял столбом — прямо хоть бери его на плечо да неси.

— Деда-то хоть не тронули?.. — выпершил он наконец.

— Да что дед? — взмахнув рукавицами, неистово вскричал Шумок. — Дед от тебя тут же и отрекся!..

— Врешь! — не поверил Кудыка.

— Да чтоб мне до утра красна солнышка не видать! Не внук он мне, говорит, больше… Смуту, говорит, затеял, обоз разбил да еще и часы изладил! Эх! Не послушали меня тогда! Волхвов! Волхвов надо было сначала бить, а потом уже сволочан!..

Голос его вдруг уехал куда-то далеко-далеко, и накрыло Кудыку затмение. Вновь пришел на память тугомордый отрок в шубейке под малиновым сукном — сунул грубо вытесанный оберег, сказал гнусаво: «А ежели кто обидит, дай только знать…» Тут же, видать, сообразил, что супротив рожна не попрешь, запнулся — и сгинул вместе со всеми своими дутыми из золота побрякушками…

Потом возник старый Пихто Твердятич, выпучил глаза и, подняв палец, изрек назидательно: «От гнева властей — первое дело тирлич да жабья костка…»

И наконец выпрыгнула придурковато-хитренькая мыслишка, что в общем-то дед поступил по-хозяйски. Не отрекись он от внука-смутьяна — пожалуй, и двор бы пограбили, и дом разнесли…

Кудыка очнулся. Шумка уже нигде видно не было. Верно, счел за лучшее убраться подобру-поздорову, пока не вспомнили о нем. Чернава сидела на пеньке, опустив голову, плечи ее под ветхим тряпьем вздрагивали. Кудыка сначала подумал: плачет. Оказалось, нет. Не плакала погорелица, а смеялась, правда невесело.