Меня даже не тянет к нему… Человек и человек, один из многих. Господи, какое было безумство, какие сны, какие грезы! Получается – навоображала себе, а он и не смотрит. Или – не до того? Еще мокнет рана, еще просыпается он от кашля и тяжело дышит… и вокруг – происходит такое… И постоянно – люди рядом… и Билли на руках.

Доктор Фицпатрик рассказывал как-то, что у женщин сильнее развито природное начало, что часто все порхания и фейерверки – лишь средство заполучить мужчину, отца ребенка – после чего характер меняется, и потребность в порханиях исчезает. И это не задавленность былом, а что ни на есть природный императив. Правда, женщина сама этого понять не может и в изменениях этих винит мужчину – который, да, явился поводом для них – но отнюдь не причиной… Вот и у меня так, говорила она себе, я получила от Глеба все, что он способен был мне дать: месяц блаженства и ребенка. Больше мне требовать нечего…

Но – почему он так побледнел, когда увидел Билли? Я испугалась, что он упадет. И – больше ни слова о сынишке, как будто это… что?

Каким он был славным и открытым тогда – и насколько он непонятен и даже неприятен сейчас… Он так отмахнулся от вопросов об Олив – а ведь это моя ближайшая подруга. Допустим, ему неловко говорить со мной о ней… хотя, черт возьми, какая может быть неловкость между нами после всего, что было? Я ведь знаю – он спал с ней, а потом она и меня затолкала в его постель… И мне это было по душе, понимаете? Потому что… ах, да что говорить…

Что такое жизнь? Всего лишь способ накопления ошибок…

Читая старые слова, мы пишем новые тетради, и прекратите, Бога ради, стирать нам грани естества. Осенний пир едва ль продлится, уж маски вянут, пламенея, и опадают, словно листья, в миру стать лицами не смея. И вот я по аллее длинной иду и подбираю лица… О, научи меня молиться – но прежде вылепи из глины!

Билли шевельнулся рядом, и в ответ шевельнулось сердце.

Неумолчный скрип колес вдруг стих. Фургон остановился.

– Вроде бы, приехали, – сказал Глеб.

– Похоже, – отозвался полковник. – По крайней мере, по расчету времени получается так.

– Здесь указатель, – издалека донесся голос Дэнни. – Написано: «Вомдейл».

– Смотри-ка ты, – сказал полковник. – Не промахнулись.

Постов на въезде в городок не было. Равно как и света в окнах домов, не говоря уже об уличных фонарях. Дэнни долил масла в «летучую мышь» и продолжал идти впереди лошадей.

– Да вот же он, телеграф, – сказал вдруг Глеб.

Пришлось стучать в запертую дверь, прежде чем с той стороны раздались шаги и скрип засова.

К утру седьмого сентября Виггелан собрал на восточном побережье сорокапятитысячную армию при трехстах орудиях. Два новейших крейсера, два монитора и десяток кораблей помельче готовы были открыть огонь по любой цели в трехмильной прибрежной полосе. И пару козырей адмирал имел в рукаве: бригаду добровольцев с Хармони и секретные пушки инженер-майора Зацепина. Пускать их в ход нужно было наверняка и в решающем месте боя. Только вот боя как такового все не было и не было. Бурунцы метались, подобно опасному, но слепому зверю.

Спрашивается: почему они вдруг сорвались с цепи? Кажется, договорились по-хорошему…

Наверное, уже не узнать.

Но теперь остается только одно: ткнуть зверя палкой – и, когда он вцепится в нее зубами, ударить по башке.

Он оторвался от карты и посмотрел на штабных офицеров. Они стояли молча и строго.

– Георгий Иванович, – сказал он и почувствовал, как позвякивает в голосе перекаленное железо, – демонстрацию произведем на твоем участке. Силами гренадерского полка. Затем, отступая, будешь заманивать противника вот сюда, в теснину. Здесь их встретят волонтеры… и, даст Бог, крепко обработают. После чего ты наносишь настоящий удар вот отсюда в направлении теснины и там их запираешь – насмерть. А Филипп Андреевич и Василий Захарович со своими егерями проходят через лес и наваливаются на них с флангов. В то время как артиллерия вот отсюда, с высоток, будет их гвоздить и гвоздить…

Крысиным капканом мы пытаемся поймать волка, подумал вдруг он. Нам никогда не одолеть их… Это была слабость, обычная его слабость перед любым боем. Никто не мог знать о ней…

Рано утром седьмого сентября армия трудовиков смяла оставленные палладийцами заслоны на восточном участке фронта и начала стремительное наступление вдоль побережья на север, настигая и захватывая обозы…

– У нас еще есть шанс избежать настоящего боя, – сказал Туров, когда все, наконец, замолчали. – Я прошу всех задуматься о том положении, в котором мы оказались…

– По чьей вине? – вскочил Адлерберг.

– Я вам могу назвать фамилию, – пожал плечами Туров, – но что это даст?

– И это будет, конечно, не фамилия Туров?

– Нет. Я не отдавал приказа вводить вас сюда – и не отдавал приказа оставить вас здесь. Единственный человек, обладающий властью отдать эти приказы…

– Миша Меченый, – хмуро закончил Адлерберг. – Это нам ничего не дает.

– А если меня прислонить к стенке – это что-то даст?

– Короче, – сказал Адлерберг. – Свою вину за все произошедшее вы отрицаете?

Это паранойя, подумал Туров. С ними уже ничего не сделать.

– Если за все – то отрицаю. Признаю лишь, что развалил дисциплину в группе и выпустил из рук управление ею. Но я никогда и подумать не мог, что прапорщики и офицеры КГБ за три дня сумеют превратиться в отъявленных махновцев…

Молчат. Съели.

– Оправдывает и вас, и в какой-то степени меня лишь то, что мы оказались в положении совершенно безвыходном. Я прошу сейчас всех спокойно и очень холодно произнести про себя: мы – здесь – застряли – на – годы. Не исключено, что навсегда. Понимаете, что это значит? Мы ведь не сможем все время воевать…

Он сделал паузу. Все ждали.

Дяденька, выведи…

– Я сам пойду парламентером. Может быть, мне удастся объяснить…

Автобус подпрыгнул, и тут же тугой удар близкого разрыва забил уши. Поэтому накатывающиеся плотные цепи солдат в зеленых мундирах он видел, как в немом кино…

Не из чего было сделать белый флаг!

Потом – под танками задрожала земля…

Петр Сергеевич бросил бинокль. Не было сил смотреть на это. Гренадеры, которые утром стояли перед ним – гибли сотнями под пулеметами, под гусеницами танков… Он знал, что так и будет, что в этом и состоит сатанинский план – но невыносимо было видеть… А через минуту наступит очередь его бригады – вот так же гибнуть в огне. Только мы, может быть, сумеем ужалить в ответ…

Ночью никто не спал. Настроение было взвинченно-веселое. Травили анекдоты, пели. Знали: те, кто завтра останется живой, получит все гражданские права для себя, семьи и еще двух человек по своему выбору. На эту тему почему-то было особенно много смеха. А ведь после всего, подумал Забелин, Хармони уже не удастся удержать… Независимо от исхода боя, исхода войны – тесто поперло. Уже не загнать обратно. Он не знал, хорошо это или плохо…