своей даме, то это, брат, не личное дело. Если мы все начнем стихи писать да платочки поднимать (а ты и это делал), то у нас получится не отряд будущих солдат революции, а черт ее что. Это не личное дело, потому что ты портишь другого товарища. Мы должны иметь закаленных солдат и равноправных, а ты за ней мешки носишь, да за ручку через ручеек переводишь, да стихи читаешь. А это давно замечено — как проберутся в отряд сынки лавочников…

— Я не сын лавочника, мой отец слесарем на заводе! — крикнул, покраснев от позорного поклепа, Чугунов.

Но председатель полохматил волосы, посмотрел на него и сказал:

— Тем позорнее, товарищ Чугунов, тебя это никак не оправдывает, а совсем напротив того. Сын честного слесаря, а ухаживает за пионеркой. Если она тебе нужна была для физического сношения, ты мог честно, по-товарищески заявить ей об этом, а не развращать подниманием платочков, и мешки вместо нее не носить. Нам нужны женщины, которые идут с нами в ногу. А если ей через ручеек провожатого нужно, то это, брат, нам не подходит.

— Она мне вовсе не нужна была для физического сношения, — сказал Чугунов, густо покраснев, — и я не позволю оскорблять…

— А для чего же тогда? — спросил, прищурившись, сосед председателя с правой стороны, тот самый, который вначале дернул председателя за рукав. — Для чего же тогда?

— Для чего?.. Я почем знаю, для чего… Вообще. Я с ней разговаривал.

— А для этого надо прятаться от всех?

— Я не прятался вовсе, а хотел с ней один быть.

— Один ты с ней мог быть для сношения. Это твое личное дело, потому что ты ее не отрываешь от коллектива, а так ты в ней воспитываешь целое направление.

— А если она мне свое горе рассказала?.. — сказал, опять покраснев, Чугунов.

— А ты что — поп?

— Я не поп. А она мне рассказала, а я ее пожалел, вот мы с тех пор и…

— Настоящая пионерка не должна ни перед кем нюнить, а если горе серьезное, то должна рассказать отряду, а не отделяться на парочки. Тогда отряды нечего устраивать, а веди всех к попу и ладно, — сказал председатель.

Сзади засмеялись.

— Вообще, картина ясна, товарищи. Предъявленное обвинение остается во всей силе неопровергнутым. Товарищ Чугунов говорит на разных языках, и поэтому нам с ним не понять друг друга. И тем больнее это, товарищи, что он такой же, как и мы, сын рабочего, а является разлагающим элементом, а не бойцом и примерным членом коллектива.

Ставлю на голосование четыре вопроса:

— Эй, ты, «Мишка», пошла отсюда — посторонним воспрещается, — послышался приглушенный голос с окна.

…1. Доказано ли предъявленное обвинение в систематическом развращении пионером II отряда Чугуновым пионерки Марии Голубевой?

2. Следует ли его исключить из списка пионеров?

3. Признать ли виновной также и Марию?

4. Следует ли также исключить и ее?

Голоса разделились. Большинство кричало, что если это дело так оставить, то разврат пустит глубокие корни и вместо твердых солдат революции образуются парочки, которые будут рисовать друг другу голубков и исповедываться в нежных чувствах. На черта они нужны. Такая любовь есть то же, что религия, т. е. дурман, расслабляющий мозги и революционную волю.

Любовью пусть занимаются и стихи пишут нэпманские сынки, а с нас довольно здоровой потребности, для удовлетворения которой мы не пойдем к проституткам, потому что у нас есть товарищи.

Меньшинство же возражало, что этак совсем искоренятся человеческие чувства, что у нас есть душа, которая требует…

Тут поднялся крик и насмешливые вопли:

— До души договорились! Вот это здорово! Ай да молодцы! «Мишка», а у тебя душа есть?

— У них душа стихов требует! — послышался насмешливый голос.

— Хулиганы!..

— Лучше хулиганом быть, чем любовь разводить.

— Товарищи, прекратите! — кричал председатель, махая рукой в ту сторону, где больше кричали, потом, нагнувшись к соседу с правой стороны, который ему что-то говорил вполголоса, он сказал: — Проголосуем организованным порядком. Артем, вышвырни кошку. И заприте дверь совсем, не пускайте эту стерву сюда.

При голосовании первого вопроса о виновности в систематическом развращении факт доказанности вины признан большинством голосов.

При голосовании об исключении некоторое незначительное меньшинство было за оставление. По постановлению большинства — исключен.

При голосовании о виновности Марии факт виновности признан большинством голосов.

По четвертому пункту большинство стояло за оставление, но с условием строгого внушения держать знамя пионера незапятнанным.

Чугунов молча снял свой красный галстук, положил его на стол и пошел из зала в своей накинутой на плечи куртке. Человек 10 пионеров сорвались с места и, крича по адресу оставшихся: «Хулиганы! обормоты» — пошли вон из зала за Чугуновым.

Председатель взял красный галстук, свернул его, бросил в корзину для сора.

И сказал: «Ушли, ну и черт с вами».

1926

Честный человек

Обитатели окраинного района, Мышиной Слободки, впали в отчаяние от невозможности найти хорошего, дельного и честного заведующего.

Одного за другим сменили несколько заведующих кооперативом.

У одного в магазине постоянно была такая заваль, как будто ее несколько лет перед этим выдерживали, прежде чем пустить в оборот. Кофе в жестяных коробках, когда его открывали и нюхали, ничем не пахнул, только чихали от него, и вкуса, кроме неопределенной горечи, никакого не имел. А бумага на коробке была пожелтевшая и вся засиженная мухами.

— Откуда у вас мух-то такая пропасть? — спрашивали покупатели.

— Это в прошедшем году много было, лето жаркое очень стояло, — отвечал заведующий.

— А почему так дорого берете?

— За полежалое приходится брать. Что ж он, даром целый год лежать должен? — говорил заведующий. — Это тогда в два счета прогоришь. Ведь мне вот присылают товар, а вы не берете его, значит, я должен на другом нагонять.

— Год пролежал — дорог стал, а еще лет пять пролежит, к нему приступа никакого не будет, — говорили покупатели.

Следующий заведующий — Кладухин — оказался пьяницей, хвастунишкой и растратчиком. Через месяц ревизия обнаружила недостачу в пятьсот руб.

— Ну нету честных людей, хоть ты что хочешь делай. Куда деньги дел?

— А черт их знает.

— Где ты их держал?

— Да вот в этой жестяной чайнице. 1^е ж держать-то? Что у меня, банк, что ли? А то иной раз в кармане носил. Свои в правом, казенные — в левом.

— А попойки на чьи деньги устраивал?

— На свои.

— Откуда же