вас, что сказанное вами будет использовано против вас, – провозгласил инспектор с бравым видом представителя британского уголовного права.

Слейни пожал плечами.

– Я рискну, – сказал он. – Прежде всего я хочу, чтобы вы, джентльмены, поняли, что я знаю эту леди с тех пор, как она была ребенком. Нас было семеро в чикагской банде, и отец Элси был главарем этой шайки. Он был умным человеком, наш старина Патрик. Это он изобрел шифр, который сошел бы за детские каракули, если бы у вас случайно не оказалось ключа к нему. Ну, Элси кое-чему научилась у нас, но она терпеть не могла заниматься грязными делишками, она накопила немного честных денег, ускользнула от нас и уехала в Лондон. Она была помолвлена со мной и, я думаю, вышла бы за меня замуж, если бы я выбрал другую профессию, она не хотела иметь ничего общего с криминалом. Я смог выяснить, где находится Элси, только после того, как она вышла замуж за этого англичанина. Я написал ей, но не получил ответа. После этого я приехал сюда и, поскольку письма писать было бесполезно, я стал оставлять свои послания там, где она могла их прочитать. Ну вот, я нахожусь здесь уже месяц. Я жил на ферме – там у меня была комната на нижнем этаже, и я мог входить и выходить каждую ночь, и никто ничего не замечал. Я делал все, что мог, чтобы уговорить Элси уехать со мной. Я знал, что она читала мои послания, потому что однажды она написала ответ под одним из них. Потом мое терпение лопнуло, и я начал угрожать ей. Тогда она прислала мне письмо, в котором умоляла меня уехать и утверждала, что ее сердце разобьется, если ее муж будет втянут в какую-нибудь скандальную историю. Она сказала, что спустится вниз в три часа ночи, когда ее муж пойдет спать, и поговорит со мной через торцевое окно, если я после этого уеду и оставлю ее в покое. Она спустилась и принесла с собой деньги, пытаясь подкупить меня, чтобы я уехал. Это меня разозлило, и я схватил ее за руку, попытавшись вытащить из дома через окно. В этот момент в комнату ворвался муж с револьвером в руке. Элси соскользнула на пол, и мы оказались лицом к лицу с мужем. Я тоже был вооружен и поднял пистолет, чтобы отпугнуть его и иметь возможность убраться оттуда. Он выстрелил в меня и промахнулся. Я нажал на курок почти одновременно с ним, и он упал. Я побежал через сад и, уходя, услышал, как позади меня захлопнулось окно. Это сущая правда, джентльмены, каждое слово, и я больше ничего об этом не слышал, пока тот парень не прискакал с запиской, прочтя которую я, глупец, явился сюда и отдал себя в ваши руки.

Пока американец говорил, подъехал кеб. Внутри сидели два полицейских в форме. Инспектор Мартин встал и тронул своего пленника за плечо.

– Нам пора.

– Могу я сначала увидеть ее?

– Нет, она без сознания. Мистер Шерлок Холмс, я лишь надеюсь, что, если у меня когда-нибудь снова появится крупное дело, мне посчастливится поработать с вами.

Мы стояли у окна и смотрели, как отъезжает кеб. Когда я обернулся, мой взгляд упал на бумажный шарик, который задержанный бросил на стол. Это была записка, с помощью которой Холмс заманил его в ловушку.

– Посмотрим, сможете ли вы прочитать эту записку, Уотсон, – сказал он с улыбкой.

В записке не было ни слова, кроме этой небольшой вереницы пляшущих человечков:

– Если вы воспользуетесь кодом, суть которого я объяснил, – сказал Холмс, – вы обнаружите, что это значит «Немедленно приходи». Я был убежден, что он не откажется от такого приглашения, поскольку он не мог себе представить, что оно могло исходить от кого-либо, кроме леди. Итак, мой дорогой Уотсон, кончилось тем, что мы обратили пляшущих человечков к добру, хотя они так часто были проводниками зла, и я думаю, что выполнил свое обещание подарить вам необычный сюжет для вашей записной книжки. Наш поезд отправляется в три сорок, и я думаю, мы вернемся на Бейкер-стрит к ужину.

Пара слов эпилога. Американец Эйб Слейни был приговорен к смертной казни на зимнем заседании суда присяжных в Норвиче, но его наказание было заменено на каторгу с учетом смягчающих обстоятельств и достоверности того, что Хилтон Кьюбитт выстрелил первым. О миссис Хилтон Кьюбитт я знаю только то, что, как я слышал, она полностью выздоровела и что она все еще вдова, посвятившая всю свою жизнь заботе о бедных и управлению имением своего мужа.

Случай в интернате

Наша скромная сцена на Бейкер-стрит знавала много драматических эпизодов, но я не припомню ничего более неожиданного и ошеломляющего, чем первое появление на ней Торникрофта Хакстейбла, магистра искусств, доктора философии и т. д. и т. п. Визитная карточка, казавшаяся слишком маленькой для такого груза ученых степеней, опередила его на несколько секунд; следом за ней появился и он сам, человек рослый, солидный, величественный – олицетворение выдержки и твердости духа. И вот не успела дверь закрыться за ним, как он оперся руками о стол, медленно осел на пол и, потеряв сознание, растянулся во весь свой могучий рост на медвежьей шкуре у нас перед камином.

Мы вскочили с мест и минуту молча, удивленно смотрели на этот внушительный обломок крушения, занесенный к нам бурей, разыгравшейся где-то далеко, в безбрежном океане жизни. Потом Холмс быстро подсунул ему подушку под голову, а я поднес к его губам рюмку коньяку. Полное бледное лицо незнакомца бороздили глубокие морщины; под опухшими глазами лежали синеватые тени; уголки приоткрытого рта были скорбно опущены; на двойном подбородке проступала щетина. Видимо, он приехал издалека, так как воротничок и рубашка у него загрязнились, нечесаные волосы прядями падали на высокий, красивый лоб. Перед нами лежал человек, которого постигла какая-то большая беда.

– Что с ним, Уотсон? – спросил Холмс.

– Полный упадок сил… вероятно, от голода и усталости, – ответил я, держа пальцы на его кисти, где тоненькой, еле ощутимой ниточкой пульсировала жизнь.

– Обратный проезд до Мэклтона. Это на севере Англии, – сказал Холмс, вынимая у него из кармашка для часов железнодорожный билет. – Сейчас еще нет двенадцати. Раненько же ему пришлось выехать!

Припухшие веки нашего гостя дрогнули, и его серые глаза уставились на нас бессмысленным взглядом. Минутой позже он с трудом поднялся на ноги, весь красный от стыда.

– Простите меня, мистер Холмс. Этот обморок – следствие нервного потрясения. Нет, благодарю вас… Стакан молока с сухариком – и все пройдет. Мистер Холмс, я приехал сюда, с тем чтобы увезти вас с собой. Мне казалось, что никакая телеграмма не даст вам должного представления о неотложности этого дела.

– Когда вы окончательно оправитесь…

– Я чувствую себя отлично. Просто не понимаю, что это со мной приключилось. Мистер Холмс, я прошу вас выехать в Мэклтон первым же поездом.

Холмс покачал головой:

– Мой коллега, доктор Уотсон, подтвердит вам, что мы с ним очень заняты. Мне уже выдан аванс на расследование пропажи документов Феррера, а кроме того, на днях начинается слушание дела об убийстве в Абер-гавенни. Выехать из Лондона меня может заставить только что-нибудь сверхважное.

– Сверхважное! – Наш гость воздел руки. – Неужели вы не слышали о похищении единственного сына герцога Холдернесса?

– Герцога Холдернесса? Бывшего министра?

– Да, да! Мы приложили все силы, чтобы это не попало в газеты, но во вчерашнем «Глобусе» уже промелькнули кое-какие слухи. Я думал, что до вас они тоже дошли.

Холмс протянул свою длинную, худую руку и снял с полки том энциклопедического справочника на букву «X».

– «Холдернесс, шестой герцог, кавалер ордена Подвязки, член Тайного совета…» и так далее, до бесконечности. «Барон Боверли, граф Карстон…» Боже мой, сколько титулов! «Председатель суда графства Хэллемшир (с 1900). Женат на Эдит, дочери сэра Чарльза Эпплдора (1888). Единственный сын и наследник лорд Солтайр. Владелец двухсот пятидесяти тысяч акров земли. Рудники в Ланкашире и Уэлсе. Адрес: Карлтон-хаус-террас; Холдернесс-холл, Хэллемшир; замок Карлстон, Бангор, Уэльс. Лорд адмиралтейства (1872), министр…» Словом, известный человек, пожалуй, один из самых известных в нашей стране.

– Один из самых известных и, может быть, самых богатых. Насколько я знаю, мистер Холмс, вы далеко не ремесленник в своей области и сплошь и рядом беретесь за дело ради самого дела. Но разрешите вам сказать, что его светлость обещает вручить чек на пять