– Я тебя научу. Я знаю лошадей.

– Я тебе верю.

Антенами улыбнулся, но, когда он заговорил, его голос звучал серьезно:

– Останься со мной, пожалуйста, Елена. По крайней мере, подумай над этим. Это не минутный порыв.

Она стояла и смотрела на него снизу вверх. Кто-то нечаянно толкнул ее, извинился и пошел дальше.

– Думаю, это порыв, – возразила она, – но ты говоришь это серьезно. И я тоже говорю серьезно, что мне нравится быть с тобой. Только это не моя судьба и не твоя. Правда и то, что я буду скучать по тебе, когда уеду.

Он снова попытался уговорить ее остаться, уже в Фиренте. Они проводили ночи вместе в доме, где он ее поселил, но Антенами знал, что это всего лишь на несколько дней и ночей. Елена дарила ему удовольствие и комфорт, и ему казалось, что и он дает ей то же самое. И вообще той весной у Антенами возникло ощущение, что его жизнь была бы намного лучше, если бы эта женщина была рядом.

Он не ошибался, но правдой было и то, что цель и направление ее жизни были не в том, чтобы сделать его жизнь лучше, и со временем он даже начал это понимать. Однажды утром, когда Елена еще жила в Фиренте, у Антеннами состоялась встреча с отцом и братом во дворце. Отец поднял взгляд от своих гроссбухов – они лежали перед ним, пронумерованные.

– Скажи мне, кто она такая, – произнес он без предупреждения.

Антенами не стал делать вид, будто не понимает, о чем идет речь. Он лучше ладил с отцом, чем когда-либо в жизни; казалось, между ними возникло некоторое понимание, словно распахнулись ставни и впустили свет.

– Не волнуйся. Она – целительница и язычница, но она скоро уедет домой, в Варену.

Его брат поднял взгляд, слегка улыбнулся.

– Язычница? – переспросил Версано. – Это нам на пользу. Мы можем отдать ее священнослужителям. Сейчас подходящее время, чтобы дать выход ненависти к неверным.

Антенами сдержался. Он обнаружил, среди прочих вещей, что не боится собственного гнева, как когда-то, но все же считает нужным его контролировать. Он спокойно произнес:

– Я раньше убью тебя.

Именно его спокойный тон, подумал он, заставил отца хранить молчание, наблюдать и слушать.

– Что? Из-за язычницы?

– Она спасла мне жизнь, – сказал он.

– О! – заговорил их отец. – Это она?

– Да.

– Тогда мы все в долгу перед ней.

Версано снова усмехнулся:

– Ну, если Антенами, скрипя зубами, трахает ее из чувства благодарности, то, по-моему, он заплатил семейный долг.

Было легче, чем можно ожидать, поместить подобное высказывание в… контекст понимания. Он действительно считал, что теперь лучше понимает брата.

Антенами ответил сдержанно:

– Знаете, все это, возможно, моя вина. Отцу приходилось полагаться только на тебя. Я вам ни в чем не помогал. Отвлекался на мелочи, слишком мало обращал внимания на наши дела. Но в какой-то момент, брат, ты стал довольно злобным человечком. Это не подобает члену семьи Сарди. Я был нерадивым, но теперь я уже не такой. Отныне я буду обращать на это внимание.

Краем глаза он заметил, как у отца дрогнул уголок рта, но тот сразу склонил голову к своему гроссбуху, желая скрыть это.

– Отвали! – буркнул Версано.

Антенами одарил брата улыбкой, а потом вернулся к своей работе.

Елена понимала, что не может остаться, как ни интересно было жить в Фиренте. Оказалось, что она все-таки не боится большого города. Даже здесь люди нуждались в целителях, хотя в таком богатом городе ей пришлось бы соперничать с лекарями, а Елена чувствовала, что сейчас, когда пал Сарантий, ей может грозить опасность.

В Батиаре войну отложили; возможно, и в других местах тоже. Фолько д’Акорси увел свое войско домой, армия Ремиджио тоже вернулась назад с телом своего правителя. Тем не менее могли возникнуть вспышки насилия, много разных видов насилия, думала Елена.

Было бы поистине безрассудно для женщины передвигаться одной по дорогам, когда по стране бродили банды оставшихся без жалованья наемников. Проведя два месяца в доме, который снял для нее Антенами, Елена сообщила, что готова ехать домой. Варена была лишь остановкой на пути, но важной остановкой. Он выделил двадцать человек для ее сопровождения в разгар летней жары. Елена сочла это излишней роскошью, слишком многочисленным эскортом, но не стала возражать против его щедрого жеста. Утром в день ее отъезда Антенами заплакал в спальне, где они были вместе.

К своему удивлению, Елена тоже едва не расплакалась. Она поцеловала его со всей нежностью, которая была ей доступна.

Его люди доставили ее домой. Елена уже предупредила родных письмом, поэтому те удивились, увидев ее, но не слишком. Все было в порядке.

Елена провела два года в том доме, где выросла. За морем жизнь оставалась жестокой и неопределенной. Войска ашаритов держали в покорности всю Саврадию. Покорность в основном означала уплату налогов, в том числе подушного налога, если семья не перешла в их веру. Это также означало, что те, кто вздумает бунтовать, будут убиты. Ашаритам были очень нужны налоги – империи стоили дорого.

Одну из комнат в доме Елена превратила в приемную для больных: ту самую, с древними предметами искусства и мозаичным полом с изображением птиц. Целительница жила далеко за стенами Варены, но люди начали приходить к ней из города, из деревень, а через какое-то время из еще более дальних мест. Она стала мастером своего дела, теперь у нее были и чутье, и опыт.

Однажды утром во время летнего дождя она проснулась и поняла, что время пришло – ей приснился сон, хоть она его и не запомнила. Через несколько дней Елена поцеловала мать и сестер, крепко обняла отца и уехала от родных, из дома, на побережье. Села на корабль и отправилась через узкое море в Саврадию. Говорили, что там жизнь стала лучше. Некоторые купцы даже снова стали плавать в Сарантий, хотя там должно было действовать эмбарго. Город теперь назывался Ашариасом. Это было переменой в мире. Всегда есть перемены, думала Елена.

Мать спросила ее, зачем она уезжает. Наверное, к этому времени Елена уже должна была знать ответ, но она по-прежнему не знала, поэтому повторила то же, что сказала Антенами Сарди: «Мне надо многому научиться».

По крайней мере, это было правдой; может быть, глубинной правдой, – она не знала точно.

Целительницу сопровождали три охранника. За два года она заработала денег, часть отложила, и у нее еще осталась сумма даже после того, как она, настояв на своем, заплатила родителям за жилье и приемную. Она могла бы написать Антенами, даже через два года, и снова попросить сопровождение, но к тому времени ей уже казалось неправильным требовать от него благодарности за прошлое и ничего не предлагать взамен. Все, кто ее знал, говорили, что она горда не в меру, что это глупо. Но это в ней никогда не изменится, она уже давно поняла.