Весь год театр, чей художественный руководитель находился под арестом, старался не изменить ни одному его принципу. Здесь с той же готовностью бесплатно принимают родителей ушедших детей, сюда точно так же невозможно было купить лишний билетик на премьеру, здесь точно так же, как и все пять лет существования “Гоголь-центра”, всегда открыты двери, а в общем для артистов и зрителей буфете – встречи, мозговые штурмы, обсуждение последних новостей.

В этом театре выходят премьеры, устраиваются концерты, и, наконец, здесь проходит пятая, юбилейная церемония награждения почетным знаком “Гоголь-центр” его лучших работников. Церемонию ведет Кирилл Серебренников. Не лично, стоя на сцене: голосом в записи. И этой аудиозаписи зал – аплодирует. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА: У тебя незадолго до ареста Кирилла в “Гоголь-центре” вышел спектакль “Век-волкодав” по Мандельштаму в постановке Антона Адасинского, один из спектаклей цикла “Звезда” по произведениям поэтов Серебряного века. Когда Кирилл уже был под арестом, вышли ваши с Ингой Оболдиной “Две комнаты”, их поставил Евгений Кулагин. Театр с Серебренниковым и театр без него – это разные театры?

ХАМАТОВА: Кириллу удалось сделать невозможное. Это я говорю не потому, что Кирилл арестован и надо о нем, как об умершем, только хорошее, нет, совсем нет. Этот театр дышит. В нем живет энергия и редкостная сплоченность людей, для которых самое важное – жизнь театра, его работа, причем такая, какую требовал Серебренников, какая была принята здесь всегда. Ребята держат друг друга, держат театр. Знаешь, это со стороны не очень заметный, но, с моей точки зрения, настоящий подвиг. То, как Аня Шалашова, помощница Кирилла, сохраняет театр, его энергию, возможность развития и, главное, высоко поднятую голову, – это просто фантастика. Никто не объявляет забастовок или акций протеста, которые, вероятно, были бы понятны: наш режиссер арестован, и мы не будем веселиться и лицедействовать. Нет, ничего этого нет. Но есть потрясающий стоицизм: наш режиссер под арестом, но мы будем работать так, как он нас научил, как он хотел бы, чтобы мы работали. А когда он вернется, мы продолжим работать вместе.

ГОРДЕЕВА: Насколько отсутствие Кирилла, с твоей точки зрения, чувствительно?

ХАМАТОВА: Оно чувствительно, Катя. Все в театре меряется этим мерилом: что бы сказал Кирилл, как бы он отреагировал, как бы он себя повел.

ГОРДЕЕВА: Связь с ним у артистов есть?

ХАМАТОВА: В основном духовная, душевная. Но иногда через адвоката приходят письма, он пишет о спектаклях, которые играются или готовятся к выпуску. Разбирает, советует, поддерживает, ругает иногда.

Первое время мне всё это “дело” казалось каким-то мороком, нашим персональным тридцать седьмым годом. Не могу сказать, что и сейчас приняла ситуацию, но она стала, как ни странно, частью жизни. Как быстро мы привыкаем к тому, к чему, казалось бы, невозможно привыкнуть! Никогда не забуду, в какой оторопи мы с твоим мужем Колей и детьми читали твой репортаж из зала суда, который был и лучше, и оперативней, и точнее всего, что писали СМИ. Я не могла поверить, во-первых, в то, что это действительно происходит с нами, а во-вторых, в то, что вот ты, прекрасный телевизионный журналист, документалист, ведешь репортаж в своем фейсбуке, будто всё это – какая-то частная история.

Ты еще сказала накануне в телефонном разговоре странную фразу: “На вас еще хватит судов” – и меня передернуло. Я искренне верила, что сейчас всё и закончится, все поймут, что это нелепость, и Кирилла отпустят.

ГОРДЕЕВА: Нет, я в это не верила, конечно. Я осталась переночевать у тебя, в пустой квартире. А с утра подушилась для храбрости твоими духами. В суде была толпа народу. Но, кажется, еще никто не понимал, как себя вести, что делать. Многие в суде оказались в первый раз. Сиротский пакетик из магазина “Азбука вкуса”, с которым шел в суд Кирилл, теперь стал для меня символом нашей беспомощности.

На меня произвело большое впечатление, как перед людьми в суде стоял человек, руководивший приставами, и всё время орал: “Два шага назад, два шага назад, два шага назад!” Этого человека, кстати, тоже звали Кириллом. Очередная метафора, рифма судьбы из тех, что часто случаются в переломные моменты. К этому Кириллу по-свойски обращались операторы федеральных каналов. А он потом запустил их в зал суда для “протокольной съемки”. И я себе представила, как сидит там наш Кирилл в клетке, а его, как зверя, фотографируют и снимают “для протокола” эти вот люди, которым всё равно. По-моему, это был первый и единственный раз, когда я плакала в суде.

ХАМАТОВА: А почему ты решила вести репортаж в фейсбуке?

ГОРДЕЕВА: Когда нас пустили в зал, я сперва писала тебе и Ане Шалашовой сообщения о ходе заседания суда. Но это было непереживаемо: Кирилл в клетке, бубнеж судьи, распахнутое на Каланчевскую улицу окно, за которым толпа людей, а в ней – куча ребят из “Гоголь-центра”, журналисты, артисты, мои знакомые из самых разных сфер жизни. Никто из них толком не понимает, что сейчас тут происходит. Я тоже не понимаю. Но я – внутри. И я подумала, что если буду отдаваться эмоциям, то непременно сойду с ума от творящегося абсурда. Единственный способ сохранить рассудок – записывать всё, что я вижу: для людей, для истории, для себя – как угодно. И я стала писать всё то, что писала вам в сообщениях, в фейсбуке, для всех. Вдруг люди за окном начали скандировать: “Кирилл! Кирилл!” И я написала, что в зале суда их хорошо слышно. И они стали кричать громче. Так я поняла, что меня читают, что это нужно – всем. В общем, я, с одной стороны, спаслась работой, а с другой, думаю, выполнила свой профессиональный долг.

ХАМАТОВА: А почему не сработали СМИ, ведь там были их корреспонденты?

ГОРДЕЕВА: Многие из тех, кто в тот день пришел в суд, не были в прямом смысле слова судебными журналистами и растерялись. Профессиональные уголовные корреспонденты делали по три ошибки в фамилии “Серебренников”, профессиональные культурные не успевали следовать за логикой судебного монолога: все эти статьи, пункты, подпункты. Это же не монтирующиеся даже в равнодушной к происходящему голове вещи: театральный режиссер Серебренников и уголовное дело о хищении. Я видела там журналистку, пришедшую в суд в вечернем платье, на шпильках. Это явно была театральная или, как говорят, “культурная” корреспондентка одного из ведущих телеканалов страны. Сработала система: режиссер – значит, освещать процесс будет корреспондент “про культуру”.

Мне кажется, что сейчас жанр судебных репортажей – одно из важнейших направлений в журналистике: судят режиссеров, врачей, политиков; этими уголовными делами и процессами запомнится наша эпоха. Изданий, где есть люди, способные такой репортаж быстро и внятно вести, совсем мало. Главное из них – “Медиазона”, существующее на пожертвования. Мы должны делать всё возможное, чтобы “Медиазона” оставалась на плаву. Нам еще многое, к сожалению, предстоит у них прочесть.

ХАМАТОВА: После начала дела Кирилла я стала их постоянным читателем. Знаешь, эти последние слова, эти холодные казенные речи судей, предрешенные приговоры и сроки – это наводит настоящий ужас.