— Конечно.

— Он сказал мне вчера, что чуть-чуть хватил сверх меры. Ничего катастрофического! С тремястами учеников он наверняка выплатил бы долг по частям. Но за последний год просрочил три векселя. И всякий раз он просил господина Кристиания дать отсрочку или приплюсовать долг к последнему векселю, срок которого истекает, кажется, в 1964 году. И каждый раз Кристиания без всяких шел навстречу, потому что как-никак, а его сын учился в этом интернате…

Движением руки Лорд прерывает меня. Какое-то время он сидит, тихонько посвистывая, а потом говорит:

— Можете дальше не рассказывать, Оливер. Все ясно. Теперь Кристиания, конечно, требует немедленной оплаты всех векселей, так?

— Да, господин Лорд.

Лорд смеется.

— Не очень благородно, но ничего не поделаешь. Старый нацист. Сын больше не учится в интернате. Нужно уметь понять точку зрения других людей. Более того: надо уметь поставить себя на их место. Я все время говорю об этом, не так ли, дорогая? — Он проводит рукой по колену жены. Интересно, пытается ли он поставить себя на место ее и меня? — Ваше пиво согрелось. Нет-нет, давайте сюда! — Он выливает остатки моего пива и берет из серебряного ведерка со льдом новую бутылку. — Вот так. Теперь вкуснее? Какова сумма? Я имею в виду сумму всех трех векселей. Сколько должен выложить этот ваш жрец педагогики?

— Сто тысяч.

— Гм.

— И весь остаток долга Кристиания хочет получить немедленно. Он собирается расторгнуть договор.

— А он имеет право?

— Говорит, что имеет.

— Гм.

Манфред Лорд отпивает из своего бокала глоток, поднимается, демонстрируя весь свой внушительный рост, и начинает расхаживать взад и вперед между пальмами, кактусами и экзотическими вьющимися растениями.

— Гм, — говорит он, беря и поднося к лицу темно-фиолетовую в белых крапинках катлею. — Какая красота, правда?

Манфред Лорд встает ко мне спиной, но инстинкт правильно подсказывает мне, что сейчас не следует смотреть на Верену или делать ей знаки, потому что он тут же поворачивается обратно.

Ага! Он подстраивает нам ловушки.

А почему бы, собственно говоря, ему не строить ловушек? Каждый строит ловушки. Главное, в них не попадать. Я не попал.

— Скажите своему… Как звать вашего главного педагога?

— Профессор Флориан.

— Скажите профессору Флориану, что он хоть сейчас может получить от меня сто тысяч и что я позвоню Кристиании по поводу договора. Если он упрется — мы, старики, все немного маразматики, — говорит он, обаятельно улыбаясь (ах, как обаятельно!), — то я перезаключу договор на себя. Пусть ваш профессор не волнуется.

Если б я не сидел, то, возможно, упал бы на месте.

Я смотрю на Лорда. Он улыбается. Я смотрю на Верену. Она тоже улыбается.

— Но зачем вам это?

— Что именно, дорогой Оливер?

— Брать на себя это… этот риск?

— Это не риск. Дела у школы идут хорошо. Мне нечего бояться за свои деньги. Напротив! Кристиания наверняка взял за ссуду неплохие проценты. Так что я еще и заработаю на этом. Ну, что?

— Мой муж любит помогать другим, — говорит Верена, и мне припоминается то, что она мне уже как-то говорила.

Великодушный господин Лорд. Благородный господин Лорд. Зачем он все это делает? Верена знает зачем. Затем, чтобы произвести впечатление на жену. Чтобы показать ей, какой он отличный парень. Чтобы она его в конце концов полюбила. Потому что он, конечно, давно заметил, что она его не любит. Он, он любит ее. Бедняга. Ему не позавидуешь, думаю я, и мне приходят на ум строчки Гейне:

Она была любезна, и он любил ее.

Он был нелюбезен, и она его не любила.

Мы как раз проходили это на уроках немецкого (теперь снова можно читать писателей-евреев). Странно. При том, что Манфред Лорд любезен, а Верена его все равно не любит. Все равно, слава тебе Господи!

Я говорю (потому что должен же что-то сказать — к тому же перед Новым годом):

— Вы его спасаете!

— Ах, да что там!

— Нет, серьезно — я более чем счастлив!

— Пусть он завтра во второй половине дня придет ко мне на работу, в четыре!

Значит, завтра в четыре я встречусь с Вереной…

— Ясно, господин Лорд. Я благодарю вас от имени шефа, я хотел сказать — от имени профессора Флориана.

— Ну, ладно, хватит об этом, — говорит хозяин дома, срывает венерин башмачок, подходит к своей жене, вынимает из ее волос заколку и прикрепляет заколкой цветок к правой груди. — Самая красивая, цветущая, — говорит Манфред Лорд и целует ей руку.

Каково должно быть мышам, когда кошка…

Оказывается, нервы у меня слабее, чем я думал. Я не могу видеть всего этого: целование ручки, хапанье за грудь, поглаживание по волосам. Я говорю:

— Половина двенадцатого. Боюсь, что мне пора отправляться спать, иначе у меня будут неприятности.

— Ну, посидите еще немножко, Оливер! Сегодня так хорошо. В кои веки собрались по-домашнему. Все свои…

Все свои.

— Нет, к сожалению, не могу. На улице гололед. И туман. Придется ехать очень медленно.

— Ну, что ж, если вы в самом деле не можете… — Он подходит ко мне и вновь наливает мне полный кубок пива. — Последний глоток на дорогу!

— Спасибо, господин Лорд.

— Сигару?

— Нет, большое спасибо.

— А я, пожалуй, закурю… Куда я подевал зажигалку?

— Разрешите мне…

Я лезу в карман, и, когда вытаскиваю из него спички, у меня чуть не выпадают Веренины фотографии. Я вижу, как она закусывает губу. Я подаю господину Лорду огонь. Он хлопает меня по плечу.

— Спасибо. Желаю вам хорошо провести праздники и счастливого Нового года, дорогой! Нам обоим будет вас не хватать, правда Верена? (Не глядя на нее.)

— Очень. (Не глядя на меня.)

— Ах, вот еще что! Вы не сделаете мне одно одолжение?

— Конечно, сделаю.

— Речь идет о вашем отце.

— О моем отце?

— Он ведь большой любитель книг, не так ли?

Что верно, то верно. Мой отец покупает все подряд. И чем дороже, тем охотнее. Из чего видно, что он покупает книги отнюдь не для того, чтобы их читать. В его доме в Эхтернахе все забито первыми изданиями, фолиантами, старыми книгами.

— Целых полгода я искал для него одну книгу, которую ему очень хотелось иметь. Он меня ни разу о ней не спрашивал, но я знаю, что он просто не хотел меня беспокоить. Наконец-то я ее нашел. Пусть это будет ему от меня рождественским подарком. Не захватите ли вы эту книжку с собой?