— А, пулеметчик, — тихо сказал Кольцов. Этих двух красноармейцев подводил станковый пулемет «гочкис», и время от времени они последними словами крыли Америку. — Ну, как, починил пулемет?

— Не, товарищ комиссар, на «максима» сменил. Эн тот, хоть и тяжелый, а все же наш, рассейский. Своих не подводит. А тот американец…

— «Гочкис» — французский.

— Да? Все равно, капиталистицкий.

Остановились. Кольцов поднял глаза на красноармейца, спросил:

— Скажи, как всё было?

— Обнакновенно. К стенке приставили… — Красноармеец вдруг что-то вспомнил: — Не, не так. Взвод Карпухина назначили. И когда к стенке их приставили, карпухинцы отказались стрелять. В бою, говорят, это — пожалуйста. А в мирное время, в безоружных… И отказались. Начался форменный переполох. Тогда молодых нашли, из латышей. Те сполнили.

Молча пошли дальше, к калитке.

Остановились возле калитки. Красноармеец снова сказал:

— А померли они любо-дорого. Стояли они, пока новых расстрельщиков ждали, промеж себя об чем-то говорили. А когда латыши пришли, один из них, самый главный, вы не поверите, песню запел: «Ой, ты Галя, Галя молодая!…» — после недолгого молчания добавил: — И все!

Кольцов вышел на улицу. Поначалу, погруженный в свои тяжелые мысли, шел, сам не зная куда. Просто, шел, чтобы не стоять, чтобы двигаться. Потом, словно очнулся, вспомнил, что на базаре его ждет Колодуб.

Увидел он Колодуба ещё издали. Видимо, тот уже устал его ждать, решил, что в этой сутолоке Кольцов его не найдет и стал выбирать малолюдные места.

Колодуб тоже увидел Кольцова, заторопился навстречу.

— Ну, шо там? Як оны?

— Ты, Петро, мотнись до наших сопровождающих. Пускай проскочат по хуторам, добудут двенадцать телег.

— Зачем? — не сразу понял Колодуб. Лишь спустя какое время в его голове стало что-то проясниться. Он поднял на Кольцова испуганные глаза, тихо спросил: — Шо? Повбывалы? Да за шо ж? Воны Врангеля ненавидели, до советской власти начали помалу припасовываться… Шо, правда? Повбывалы?

— Правда…. Объявили Нестору Махно войну.

— Нестор Ивановыч знав, шо так буде, — вспомнил Колодуб. — Часто любыв повторять: «Не вживуться два медведя в одной берлоге». — И, словно очнувшись от кошмарного сна, тряхнув головой, настойчиво спросил: — Шо? Отдадуть хлопцив?

— Пообещали.

— Так я мигом.

И Колодуб торопливо пошел к выходу из базара. И затерялся среди многолюдья.

* * *

Возчики подъехали под вечер. Каждая из двенадцати телег была устлана сеном, прикрытая сельской рядниной или куском брезента. Их встретил Кольцов, к тому времени уже заготовивший нужные пропуска для беспрепятственного проезда до самого Гуляйполя.

Знакомый красноармеец впустил телеги в штабной двор, и они выстроились одна за другой вдоль стены амбара.

Открылись тяжелые амбарные двери. Кольцов вслед за красноармейцем вошел в амбар, и не сразу, а лишь когда глаза стали привыкать к сумеркам, увидел выложенных в ряд расстрелянных махновских командиров. Первым в этом скорбном ряду лежал Каретников. На его белом лице все еще сохранялось выражение удивления. Рот был слегка приоткрыт, словно он пытался допеть свою любимую песню про Галю.

Тихо вошли возчики, неслышно переговаривались, решая какие-то свои дела. Путь предстоял хоть и недалекий, но ночью, с покойниками, по дорогам, густо наводненным войсками. Они уже успели окружить махновские районы.

Кольцов не сводил глаз с Каретникова. Вспомнил их трапезу в штабе, на берегу Сиваша. Пили «казенку». И Кольцов уверял тогда Каретникова, что большевики их не обманут. Он искренне верил в это. А получилось — обманули. И прощание в Юшуни вспомнил, последнюю их встречу. И «заговоренную» пулю вспомнил, которую подарил ему Каретников. И даже ощутил ее на своей груди.

Спасла его «заговоренная» пуля. Хотя, может, это простая случайность. Но ведь никто ничего про это не знает, ни один человек. А ведь так хочется верить и в «заговоренные» пули, и в новую жизнь после смерти. Может, и она есть? Кто знает?

Кольцов подошел к лежащим в ряд убитым, остановился возле Каретникова. Подумал о том, что обязан хоть запоздало, но сказать ему свое горячее спасибо за отведенную от него смерть.

Но что он может? Сказать слова? Снять с шеи и обратно вернуть Каретникову его «заговоренную» пулю? Не то, не то…

И тут его осенило. Он сунул руку в карман своей гимнастерки, нащупал свой изуродованный орден Красного Знамени. Он сохранил ему жизнь! Равноценная и равно дорогая память!

Он встал на колени и вложил свой изуродованный орден в карман гимнастерки Каретникова. Это было последнее спасибо за все: за сохраненную жизнь, за дни их ненавязчивой дружбы и боевое сотрудничество. Больше он ничего не мог для него сделать. Все остальное уже было не в его силах…

Траурная процессия медленно, под чириканье вездесущих воробьев, выехала со штабного двора и неторопливо двинулась по узким улицам Мелитополя. Тела убитых лежали на сене, прикрытые ряднами и брезентом. На передней телеге, рядом с возчиком, мрачно восседал Колодуб.

Кольцов проводил этот печальный обоз до Ореховского почтового тракта, ведущего в Гуляйполе. На тракте обоз остановился. Колодуб подошел к Кольцову.

— Вот и всё, Павел Андреевич! — сказал он. — Разлучает нас война. Чи доведется еще встренуться? Живить довго, и хай Бог помогае вам. Вин там, у себе, не делит людей на большевиков, белогвардейцев чи махновцев, а только на хороших и плохих. Вы — хороша людына. Спасибо вам за все… — И, помолчав немного, добавил: — В Евпаторию не возвертайтесь. Всякое может случиться. Народ у нас горячий. Хлопцев, шо нас сопровождали, я обратно в Евпаторию отправил, оны все там расскажуть. А Нестор Иванович и так уже все знае. Слышите?

Кольцов прислушался. Где-то из-за Орехово, от Полог и Гуляйполя, доносился гул, словно по булыжной мостовой катили бочки.

— То пушки, Павло Андреевич, — пояснил Колодуб. — Нестора Ивановича вразумляють.

Обоз снова тронулся. Кольцов провожал его печальным взглядом, пока он не скрылся за дальним поворотом.

Куда теперь? В Донузлав, чтобы разыскать Красильникова? Нет, пусть он еще побудет дома. С детишками, с семьей. За долгие годы войны он заслужил хоть эту малость счастья.

Возвращаться обратно в Симферополь? Все, что ему было поручено Менжинским, он выполнил. Ехать туда не хотелось. Там опять начнутся тяжелые выяснения отношений с Розалией Землячкой и Белой Куном. Землячка ему ничего не простит, ни давних своих унижений, ни давней гибели Греця, ни самоубийства Зотова.

Но если же он не вернется, Землячка начнет сводить счеты с Гольдманом, а если каким-то способом выйдет на Андрея Лагоду, уничтожит и его.

Он подумал, что не может, не имеет права бежать ни от Землячки, ни от Белы Куна, оставляя в беде своих товарищей. Это было не в его характере.