– Отлично поживаю, Митя. А ты как? – прищурился Никита. – Что ты Элю держишь за плечи? Она не упадет.

– Держу, потому что…

Эля поняла, что весь запал Митин прошел. Она не вырывалась, замерла. Он так еще немного постоял, потом отпустил руку.

– Вот то-то же, парень, – с самой милой улыбкой и негромко сказал Никита. – Я, видишь, собаку своей девушке привез.

– Эля – твоя девушка, – очень плохо улыбаясь, повторил Митя.

– Конечно. Мы целые две недели сейчас провели на Сардинии. Эля пела на фестивале, мы объездили весь остров, она тебе не говорила?

Эля переводила глаза с одного на другого и не знала, что ей делать. Уйти – взять щенка, который стал ерзать на ее руках, изо всех сил пытаясь слезть, и уйти домой? Потом Митя будет сидеть дома два дня с синяком, потом придет в школу с пластырем, все будут опять над ним смеяться…

Объяснить Никите… Она уже сто раз пыталась ему объяснить, что не готова быть ничьей девушкой. Никита – упорный. Он ей это сказал еще в Юрмале и собирается добиться своего. Ему так, кажется, еще интереснее. Она уехала с Сардинии, не простившись с ним. И вот, прошло чуть больше месяца, он приехал в Москву, нашел ее, вчера ждал у дома, сегодня познакомился с родителями – сам, съездил на мануфактуру, сделал все, чтобы понравиться ее отцу, Федор сам пригласил его в гости – и домой, и в загородный дом…

Объяснить Мите, что все давно кончено, и не она этому виной? Так он все сам знает. Зачем тогда прибежал?

Эля оставила щенка в открытой машине, взяла сумку, кивнула Костику, который топтался ни жив ни мертв рядом, но стоял, глубоко дышал, помахала Дуде, замершему в автомобиле, и пошла домой. Подерутся, значит, подерутся. Мужчины же всем аргументам предпочитают войну. И цари, и холопы, и пожилые, и вот такие юные, полные сил, гормонов, амбиций, и бедные, и богатые, и умные, и глупцы, и обладатели кабриолетов, и те, из-за которых можно плакать, плакать, думать, что уже все, что все прошло, но вот подошел он, обнял и – как будто не было этих трех с лишним месяцев, как будто не было никакой Тоси, как будто он не отталкивал ее, не прекратил общаться – не выговаривает язык, не хочется говорить «бросил», она слишком хороша для того, чтобы ее бросали, да, она слишком хороша для этого…

Эля достала из кармана темные очки, которые завалялись в куртке с теплого солнечного воскресенья, и надела их. Зачем давать повод новой сплетне – к Теплаковой приехал парень на кабриолете… из Норвегии… Из Норвегии, да ладно! Из «Алых парусов» небось мажор какой-нибудь! Да нет, из Норвегии, а она его послала и шла потом домой, обревелась вся. Из-за чего? Из-за того, что послала? Да нет, из-за Митьки. Из-за Митьки? Из-за придурка Бубенцова? Да не придурок он, вон какой самец стал, столько девчонок побежало за ним осенью… Да никто не побежал, одна Тоська, а ей все равно с кем… Не скажи… Так из-за чего ревела Теплакова?

Эля высморкалась и постаралась взять себя в руки – машина резко затормозила, потому что Эля, думая о своем, дождалась зеленого света для машин и ровно вместе с машинами стала переходить дорогу. Почему? Кто ж знает… Училась водить в выходные… Ездила рано утром по поселку с Павлом… Как-то так сейчас вышло, показалось, что она за рулем… Показалось? Или специально пошла? Да нет, с чего бы это…

Она ведь видела в начале сентября, что он с Тосей, вернее, Тося семенит рядом с ним, вешаясь на руку, на плечо, обнимая его, хихикая… – ей все равно, даже не оглянулась. Она видела, что он пришел с огромным синяком на лице, все спросили, все, последняя собака, а она – нет, не подошла, ничего не спросила, не написала, в конце концов. Она прекратила писать в августе. Он ждал, он запрещал себе ждать и ждал, как последний дурак.

И когда она никак не прореагировала в сентябре, вообще с ним перестала здороваться, когда вышла эта убогая драка с Деряевым – да ради бога, он и не собирался драться за Тоську, он решил: ну раз так, ему все равно. Кто его позовет, с теми он и будет. И он опять стал ходить в школе с Деряевым, стоять рядом. Постоит – пойдет дальше. Может поговорить с Тосей, может пройти мимо. Тося – это… Не получается ответить себе, что это. Ничего. Урок жизни. Просто он теперь знает и умеет то, чего не знал и не умел раньше. Он попрощался с детством этим летом. И переступил ту самую грань. Не с Элей, нет. С Элей вообще все было не так и не про то. С Тосей. Но она сама ничего для него не значит, все равно он – один. Один по жизни.

Эля светилась, Эля ходила по школе со свитой, все так же, как было в мае, в апреле – идет Эля, рядом девчонки, сзади тащится Костик и еще один парень, его друг, и где-то поблизости крутится Дуда. Теперь только прибавился еще один девятиклассник, высокий, волейболист, блондин с темными глазами, яркий, наглый… Митя много раз видел, как он ненароком проходил мимо Эли, что-то спрашивал, что-то показывал в тетрадке, шутил… Она вежливо и равнодушно улыбалась. Как обычно. Всем, одинаково. Он пытался найти в ее лице следы переживаний – ничего подобного. Как будто ничего и не было.

Он много раз давал себе слово – да не будет он вообще на нее смотреть! Ходит себе и ходит. Если ей все равно, ему тоже – в сто раз больше все равно. У него – Путь, у него карьера, у него работа, ежедневная тяжелая работа, четыре-пять часов сложнейших этюдов, гамм, он готовится к поступлению. Было лето, да, было, чего там только этим летом не случилось! Было, и перестало быть. Настала осень. И все летние заботы испарились, развеялись. Все, кроме одной – у него впереди экзамены и поступление.

Зачем ему еще вот это? Зачем ему эти нервы? Сколько энергии туда уйдет… А зачем этот парень приехал из Норвегии? Неужели вот прямо из-за Эльки? Какое он имеет право приезжать к Эле? Она… Митя вставал в логический тупик. Она – что? Она любит его, Митю, это же ясно! Летом любила… Никуда ничего деваться не могло! Просто… просто она обиделась. Вот сегодня он обнял ее, сам того не ожидая, подошел только так, мимо шел, увидел красивую машину, народ стоит, он и подошел – он же свободный человек… Обнял ее, а она вся затрепетала, он почувствовал это. И сам он тоже заволновался. Хотя теперь он взрослый. Он уже знает цену всем своим волнениям, и оттого что Эля взяла его за руку, он не задрожит.

– Митяй! – Отец кинул в него сухарем. – Ты что? Заснул за столом? Сидишь с открытым ртом, как дебил…

– Нет, прости, батя, задумался… А… – Митя посмотрел себе в тарелку. – Больше ничего нет?

– Нет, Митяй, нет! Вот сейчас твой батя пойдет на работу, вот и купит тебе мяса, а пока – ничего нет, вермишель пустая. Ешь, что дали.

Митя, не веря своим ушам, посмотрел на отца, осторожно переспросил:

– На работу?

– Да, сына, да. В подёнщики! – У отца дрогнул голос. – Столько лет верность хранил принципам, талант не растрачивал, но вот видишь… Сынка одевать нужно, кормить…

– Да нет, батя, подожди, у меня же все есть…

– За курсы платить! – повысил голос отец. – Ты вообще узнавал, сколько стоят твои подготовительные курсы, на которые ты собрался поступать?