– Подготовительное отделение, Филипп, – осторожно поправила его Марьяна.

– Вот именно! Выше бери! Так знаешь, сколько учеба там стоит?

– Нет…

– А, то-то же! А ты узнай! Не потянет мать. Вот пойду сам работать, чтобы тебе учебу оплачивать…

– Да подожди, я… Я могу… Я хотел…

Филипп махнул рукой.

– Все уже! Договорился. И если ты узнаешь, куда и кем…

Марьяна, наливающая чай, только вздохнула.

– Ну я не знаю, Филипп, давай лучше я полы пойду мыть после работы, чем ты вот так…

– Нет уж, мать, я – мужик. Я пойду работать, раз надо. Я ради своего сына принципами поступлюсь, что уж мне осталось на этой земле, только сына выучить, да и помирать можно…

Митя с Марьяной хором запротестовали. Филипп только отмахнулся от них.

– Бать, так куда ты… устроился?

– В батраки к родителям твоей Эли!

– Не моей… – пробормотал Митя. – В смысле – в батраки? Это кем? Ты будешь у них… кем? Не прислугой же? Пекарем?

Филипп захохотал и стукнул Митю по лбу.

– Еще чего! Не-а, сына, я буду фантики им рисовать. В которые они булки заворачивают. Целлофановые фантики будет рисовать твой батя! – Филипп неожиданно хлюпнул носом. – Вот так, сына! Вот так я тебя люблю! Дожили…

– Нет, батя, зачем… Я пойду курьером… Или грузчиком… Я…

– Ты – учись, сына! У тебя – звездный путь! Вот сейчас пойдем поступать на подготовительное отделение в консерваторию, будешь ездить, будешь учиться у лучших профессоров…

– В училище сначала, наверное, придется идти, Филипп, я узнала, – негромко поправила его жена.

– Но при консерватории?

– При консерватории. В субботу прослушивание на подготовительное.

– Вот, сыночка мой, готовься сиди, чтобы там все ахнули. Может… – Филипп лукаво посмотрел на сына, – может, и сразу в консерваторию предложат. Это пусть бездари в колледжах да училищах учатся, а нам сразу высшее образование подавай, да, сына?

Митя неуверенно качнул головой. Он будет стараться. Отец ради него будет поденщиком, его гениальный отец будет рисовать какую-то ерунду, чтобы оплатить его курсы… Ну ладно. Это ненадолго. Митя поступит на бюджет, Митя сам будет зарабатывать, Митя получит грант, Эля еще пожалеет, что променяла его на этого никчемного норвежца! Да он ниже Мити на полголовы! На четверть… Да он вообще… Он же не музыкант, он – ничто и никто! Продюсер – это что, профессия? Она еще поймет… Она даже не представляет, что теряет, какой он мужчина…

Он-то теперь про себя все знает, он видит, как смотрит на него Тося… Деряев восстановился в своих правах, накостылял Мите – и лишь потому, что Митя не собирался с ним драться, не из-за чего! Он так и сказал Деряеву – забирай, мне больше неинтересно, а тот полез драться, оскорбился! И за то, что Митя попользовался Тосей, и за то, что сам, легко, с брезгливостью отказался. А Тося пишет, пишет, глупости, гадости, фотографии немыслимые посылает, от которых тело дрожит, а в душе тошно, он два ее последних письма вовсе не открыл – зачем себя лишний раз раздражать. Было – было. Сходил в тренажерный зал, подкачался, вроде того. Про себя узнал, про женщин. Вряд ли все такие, как Тося. Он и не хотел бы, чтобы Эля была способна на многое из того, что умеет и знает Тося. И ему не все нужно было. А теперь-то уж, когда он увидел снова Элю…

– Митяй! Я тебе говорю, что ты уплываешь куда-то? Не выспался? Я спрашиваю – готов к поступлению? Обучение на подготовительном хоть и платное, да вон мать беспокоится…

– Правда, сынок, мне сказали – прослушивание серьезное, виолончелистов не более трех возьмут…

– У меня все произведения готовы, не переживайте. Все хорошо, мам, бать! – Митя улыбнулся. У него самые лучшие родители. Он их обманывает, все время обманывает. Но невозможно им все рассказать. Их разорвет. Как-то так вышло, с какого-то момента стало невозможным делиться с родителями. Кто в этом виноват – Митя или они, уже и не разберешь.

Он пробовал рассказать о Тосе другу Сенечке, который окончил первый курс колледжа. Но Сенечка – плохой советчик, у него женщин еще не было, и девочек не было. Он может только глупо смеяться и давать советы на уровне «Ну ты, это, ей скажи… блин, ну ч ты как лох…». И дальше смеяться. Митя поделился, душу отлил да и остался один на один со своими проблемами. Но ничего, сейчас он начнет учиться в училище при консерватории, пусть на подготовительном, но у лучших педагогов во всей стране, и он подойдет к Эле и скажет, так, небрежно, как будто походя: «Ехал вчера из Консы» или «Мне препод в Консе руку ставит…» И она ахнет, посмотрит на него так же, как смотрела в Юрмале. Зачем ему это надо? Зачем… Потому что без нее, без этого ее взгляда – тошно и пусто. Не объяснить никому, даже себе. Почему от одного ее взгляда хочется жить, смеяться, бежать, не чувствуя под собой ног, а когда этого взгляда нет, не хочется ни есть, ни смеяться, не жить.

Митя отодвинул тарелку с засохшей вермишелью.

– Пойду заниматься, бать, мам. Спасибо!

– Иди, сына, иди! – Филипп внимательно проводил взглядом Митю. – Неладное что-то с ним, Марьяна.

– Устает сыночек. И в волейбол, видишь, перестали играть… А как хорошо было летом-то! Бегал, здоровый, румяный, в мячик играл с ребятками…

– Ага… Пойду, спрошу насчет волейбола! – Филипп хлопнул жену по спине и пошел к Мите в комнату, поплотнее прикрыв за собой дверь.

– Митяй, ну-ка выкладывай, что у тебя с той бабёшкой-то?

– С какой? – Митя испуганно поднял глаза на отца, быстро закрывая Интернет, как раз увидел очередное Тосино послание, безграмотное и до дрожи пошлое. До дрожи, до сладкой и муторной дрожи, думал – читать, не читать… Боролся с собой, с гадким, мерзким, развратным собой.

– А у тебя их много, бабёшек? Да с той, у которой ты в августе ошивался. Волейболист хренов… Это ты мать обманывай, а батю не обманешь.

Митя молча смотрел на отца. Откуда он узнал? Когда? И молчал?

– Митяй, батя твой знает все про тебя, ты не думай. Зря ты так часто к ней гонял, но я ничего не говорил, не останавливал. Я ведь все понял, не лез. Думал, станешь мужиком, поговоришь. Стал?

Митя опустил голову.

– Вот. Опять ты меня предал, не пришел, не рассказал. А теперь и вовсе. Что там у тебя? Ну-ка, рассказывай. Бросил ее?

Митя молчал. Нет, он не готов рассказывать. Нет, он не хочет.

– Все равно расскажешь, не сейчас, так потом. Я скажу тебе: простая, удобная, так и ходи к ней иногда, если без всяких претензий. Только… Ну ты понимаешь, чтобы никаких последствий не было. Но ты ей скажи – сама обо всем заботься, мое дело – сторона.

– Я в волейбол играл, батя, – твердо ответил Митя. – Можешь спросить у кого хочешь. Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Звони, набирай номер, – Филипп кивнул на телефон. – Спрошу.