Фрэнси никогда раньше не была за кулисами, и от потрясения у нее чуть не подскочила температура. Сцена казалась огромной, а потолок терялся в вышине. Ступив на сцену, она изменила походку – шагала медленно, не сгибая ног, как делал незабвенный Гарольд Кларенс. Когда Бен заговорил, она повернулась к нему медленно, торжественно и ответила гортанным голосом:

– Что ты сказал?

– Хочешь посмотреть в зал? – переспросил он.

Бен приподнял занавес, включил огни рампы. Она прошла на авансцену и оглядела сотни пустых мест, которые ожидали зрителей. Она наклонила голову и обратилась к самому дальнему ряду:

– Здравствуйте, господа!

Выжидающая пустота огромного темного зала многкратно усилила ее голос.

– Слушай, тебя что больше интересует – французский или театр? – добродушно спросил Бен.

– Театр, конечно.

Это была сущая правда. Стоя здесь, на сцене, она позабыла все свои планы, к ней вернулась ее первая любовь – любовь к театру.

Бен рассмеялся и выключил подсветку, опустил занавес и поставил два стула друг против друга. У него откуда-то оказались контрольные работы по французскому за последние пять лет. Из них он составил экзаменационный лист, включив в него вопросы, которые встречались чаще всего и реже всего. Почти весь день он зубрил с Фрэнси ответы на эти вопросы. Потом он заставил ее выучить страницу из мольеровского «Тартюфа» с переводом. Он пояснил:

– Завтра на экзамене непременно встретится вопрос, который покажется тебе китайской грамотой. Не пытайся на него отвечать. Поступи так. Честно признайся, что не знаешь ответа, но предложи вместо этого перевести отрывок из Мольера. Напиши то, что выучила сейчас, и тебя отпустят с Богом.

– А если этот отрывок попадется в основных вопросах?

– Не попадется. Я выбрал очень редкий фрагмент.

И правда, ее отпустили с Богом: она сдала экзамен по французскому. Да, получила тройку, но утешалась тем, что раз сдала, то сдала, а оценка не так уж важна. Зато химию и историю драмы она сдала на «отлично».

Опять же следуя указаниям Бена, через неделю после экзаменов она пришла за выпиской о своих баллах. Они встретились с Беном, как договаривались. Он повел ее к Хюлеру и заказал содовой с шоколадным вкусом.

– Сколько тебе лет, Фрэнси? – спросил он.

Она быстро прикинула в уме. Дома пятнадцать, на работе семнадцать. Бену девятнадцать. Он не захочет знаться с ней, если выяснится, что ей всего пятнадцать лет. Он заметил ее колебания и улыбнулся:

– Все сказанное вами может быть использовано против вас.

Она собралась с духом и отважно пролепетала:

– Мне… пятнадцать.

И смущенно опустила голову.

– Гм. Ты мне нравишься, Фрэнси.

«А я тебя люблю», – подумала она.

– Ты мне нравишься больше всех знакомых девушек. Но, понимаешь, у меня нет времени на девушек.

– Хотя бы часок, в субботу, скажем?

– Те несколько свободных часов, которые у меня есть, принадлежат моей матери. Кроме меня, у нее никого нет.

Фрэнси ничего не слышала про миссис Блейк до сей минуты. Но она ее сразу возненавидела, потому что та присвоила все свободные часы Бена, из которых даже один-два могли бы составить счастье Фрэнси.

– Но я буду помнить о тебе, – продолжал он. – Буду писать, если появится свободная минута.

(Он жил в получасе ходьбы от нее.)

– Если буду нужен тебе – речь не о пустяках, конечно, – черкни мне строчку, и уж я найду возможность встретиться с тобой.

Он протянул ей картонную карточку, в углу которой было написано «Бенджамин Франклин Блейк».

Они попрощались, выйдя от Хюлера, и тепло пожали руки.

– Увидимся следующим летом! – крикнул он ей, уходя.

Фрэнси стояла и смотрела ему вслед, пока он не свернул за угол. Следующее лето! Сейчас всего лишь сентябрь, до следующего лета столько ждать!

Фрэнси так понравилось учиться на летних курсах, что она захотела записаться в тот же колледж осенью, но понятия не имела, где взять триста с лишним долларов, чтобы заплатить за учебу. Изучив однажды утром в нью-йоркской библиотеке на Сорок второй улице проспекты учебных заведений, она нашла женский колледж, в котором жительницы Нью-Йорка могли учиться бесплатно.

Вооружившись своими справками, она пошла записываться. Ей сказали, что без диплома об окончании средней школы ее не могут зачислить. Она ответила, что на летние курсы ее же приняли! Ах, сказали ей, это совсем другое дело. Эти курсы дают только баллы. Диплом после них не полагается. Фрэнси спросила, нельзя ли ей поучиться просто так, без диплома. Нет, ответили ей. Но если она старше двадцати пяти лет, то ее зачислят вольнослушателем без права получения диплома. Фрэнси с сожалением призналась, что ей еще нет двадцати пяти лет. Есть еще один вариант, сказали ей. Можно сдать вступительные экзамены, тогда ее примут в колледж без школьного диплома.

Фрэнси согласилась и провалила все экзамены, кроме химии.

– Что ж, это мне наука, – сказала она матери. – Если бы поступить в колледж было так просто, то кто бы стал тратить время на школу. Но не переживай, мама. Теперь я знаю, что такое вступительные экзамены, наберу учебников, подготовлюсь и в следующем году сдам. Это можно сделать, и я это сделаю. Вот увидишь!

Впрочем, даже поступи она в колледж, учиться там не смогла бы: ее перевели на дневную смену. Она стала опытным специалистом, работала очень быстро, и в ней нуждались днем, когда поток сообщений был максимальным. Ей пообещали, что летом она сможет вернуться на ночную смену, если захочет. Ей в очередной раз повысили зарплату. Теперь она получала семьдесят пять долларов в неделю.

Опять приходилось коротать одинокие вечера. Фрэнси бродила золотой осенью по Бруклину и думала о Бене.

(«Если буду нужен тебе, я уж найду возможность встретиться».)

Да, он был нужен ей, но он точно не ответит, если она напишет: «Мне очень одиноко. Пожалуйста, погуляй со мной, поговори со мной». В его железном расписании жизни не значилась станция под названием «Одиночество».

Вокруг все казалось прежним, и все же чувствовались перемены. На некоторых окнах появились золотые звезды. Парни по-прежнему вечерами собирались на углу или возле кондитерской. Только теперь все чаще в их компании мелькал цвет хаки.

Они стояли в кружок, напевали. Пели «Старую хижину», «Прости, что обидел тебя» и другие песни.

Иногда парень в военной форме заводил что-нибудь военное: «Там вдали» или «Кэти».

Но, что бы они ни пели, заканчивали всегда бруклинскими народными мелодиями: «Ирландские глазки», «Позволь назвать тебя милкой» или «Оркестр играет».

Фрэнси, проходя мимо них по вечерам, удивлялась тому, что все песни звучат так печально.