нашей дипломатии. Говоря о том, что в 2012 г. для поддержки оппозиции можно было бы сделать больше, мы никогда не имели в виду – во всяком случае я так думаю – их победу на поле битвы. Речь шла о попытке продемонстрировать Асаду и его внешним покровителям, что он не сможет победить при помощи оружия и что по мере продолжения борьбы его политический выбор будет сужаться. Речь шла о контроле над оппозицией с помощью программы военной подготовки и поставок оружия, имеющей целью сделать повстанцев более организованной и управляемой силой. Наконец речь шла о возможности наладить взаимодействие с другими игроками, поддерживающими сирийскую оппозицию, то есть попытаться призвать к порядку враждующие страны Персидского залива; убедить их, что наши действия не противоречат их интересам, и воспрепятствовать помощи, которую некоторые из них оказывали радикальным группировкам. Это было так же трудно, как пасти стаю кошек. Я ненавидел модное тогда словосочетание «шкурный интерес». Оно звучало слишком цинично на фоне трагических событий в Сирии. Однако речь шла именно о нем, то есть о том, чтобы сделать нашу политическую стратегию более эффективной и убедительной.

Большинство главных советников Обамы отстаивали этот подход. В конце лета 2012 г. госсекретарь Клинтон присоединилась к Дэвиду Петреусу, который теперь был директором ЦРУ, и Леону Панетте, годом ранее сменившем Гейтса на посту министра обороны, чтобы совместными усилиями убедить президента одобрить более амбициозную программу военной подготовки и вооружения сирийской оппозиции. Но убедить Обаму не удалось. Позднее, вспоминая эти дебаты и решающее заседание Совета национальной безопасности в Зале оперативных совещаний Белого дома, некоторые участники событий изображали их как своего рода перестрелку у скотоводческой фермы «О.К. Коррал», а президента – в одиночку сопротивлявшимся страстным призывам и железобетонным аргументам подчиненных. Но я не помню, чтобы все происходило именно так.

Обсуждение проходило так, как обычно проходят обсуждения сложной проблемы умными людьми, работающими в условиях дефицита времени и под давлением как критиков внутри страны, так и нетерпеливых зарубежных союзников. Клинтон и Петреус осторожно настаивали на том, чтобы сделать больше. Я, как и большинство собравшихся в тот день в Зале оперативных совещаний Белого дома, соглашался с ними. Президент задавал вопросы по существу, но у нас не было однозначных ответов. Наше понимание эффективности и состава сирийской оппозиции было, по правде говоря, довольно ограниченным. Предположения о печальных перспективах Асада базировались скорее на экспертных оценках, чем на научных данных; на самом деле никто не знал, чтó будет, если в ответ на усиление американской поддержки оппозиции иранцы и русские удвоят ставку. Подспудно имея в виду легендарный успех своей секретной программы в Афганистане в 1980-х гг., представители разведывательного сообщества явно преуменьшали сроки, за которые можно было бы вооружить сирийских повстанцев, и преувеличивали эффективность этой программы. Обама же, в свою очередь, боялся главным образом того, чтó произошло в Афганистане позже, когда вооруженные нами моджахеды превратились в «Талибан», породивший бен Ладена. Простого решения проблемы не существовало.

* * *

Что касается ответа на последующее использование Асадом химического оружия, то, на мой взгляд, выбор здесь, напротив, был более очевидным. В импровизированном выступлении в августе 2012 г. Обама заявил, что, применив химическое оружие, Асад пересечет «красную линию». Однако осенью 2012 г. и в течение первого полугодия 2013 г. мы не раз убеждались в том, что Асад использует зарин и другие отравляющие вещества против граждан своей страны. Казалось, он испытывал границы нашего терпения, начав с небольшой химической атаки и постепенно наращивая масштабы операций. Белый дом дважды – весной и в начале лета – просил меня позвонить сирийскому министру иностранных дел Валиду Муаллему, с которым я контактировал не один десяток лет, и ясно дать ему понять, что нам известно, чем занимается его режим, и что мы не потерпим этого. Если химические атаки будут продолжаться, они не останутся без последствий. Муаллем оба раза выслушал меня и с пафосом отмел обвинения.

– Мы тут ни при чем, – заявил он. – Возможно, это ваши друзья – исламистские экстремисты.

После этого 21 августа сирийские вооруженные силы использовали зарин против мирного населения в Гуте – контролируемом повстанцами пригороде Дамаска. Более 1400 человек, в том числе дети, погибли. Разведывательной информации об этой атаке хватало, ужасные видеозаписи показали во всем мире. Сьюзан Райс, которая теперь занимала пост помощника президента по национальной безопасности, провела несколько заседаний комитета глав ведомств, на которых рассматривались различные варианты ответа. Подавляющее большинство присутствующих согласились с тем, что вопрос состоял не в том, нужен ли силовой ответ, а в том, каким именно он должен быть. В восточной части Средиземного моря курсировали американские военные корабли, оснащенные крылатыми ракетами, способными поразить ряд потенциальных целей – аэродромы, с которых сирийский режим осуществлял химические атаки; предполагаемые склады химического оружия; а также дворец и парк вертолетов Асада. Французы были готовы участвовать в операции. Британцы тоже были не против – до тех пор, пока 29 августа после безобразно организованного голосования британский парламент не запретил премьер-министру Дэвиду Кэмерону участвовать в военной операции в Сирии.

30 августа по требованию Белого дома Джон Керри выступил в Зале договоров Госдепартамента с жестким заявлением. Я участвовал в подготовке этого документа. В нем было все, кроме предполагаемого военного вмешательства. И госсекретарь, и я ушли тем вечером домой с убеждением, что президент отдаст приказ о наступлении в ближайшие выходные. Я, как и Керри, твердо верил, что это было бы правильное решение. Асад не только пересек «красную линию», но и нарушил одну из важнейших норм международного права.

Военное вмешательство было сопряжено с определенными рисками. Удары по складам химического оружия могли привести к выбросам ядовитых веществ в атмосферу, к тому же мы знали, что не сможем обнаружить и уничтожить все запасы. Асад мог повысить ставки и ответить еще более жестко, толкая нас всех на скользкий путь. Мне, однако, казалось, что наши аргументы были более обоснованными, чем опасения тех, кто боялся этого скользкого пути. Я разделял скептицизм президента в отношении склонности вашингтонского истеблишмента использовать в качестве универсального оправдания применения силы «угрозу для авторитета США». Но в данном случае речь шла не о нашем авторитете. Разведданные неоспоримо свидетельствовали о применении Асадом химического оружия, и мощный карательный удар в ответ на химатаки был бы нацелен на защиту нормы международного права и предотвращение использования химического оружия в будущем, а не на смену режима или непосредственное участие в гражданской войне. Это были самый удачный повод для применения силы против Асада и лучшая возможность повлиять на траекторию конфликта в краткосрочной перспективе.

Ночью Керри позвонил мне и сообщил, что намерения президента изменились.

– Не могу поверить, – сказал он, –