изо всех сил старались сохранять внешнее спокойствие, но на самом деле очень волновались. Перед началом слушаний в Палате представителей Нидс наклонился ко мне и шепнул:

– Только попробуй вывернуться, приятель.

Это сняло напряжение, и нам удалось выстоять. Мы старались честно говорить о наших ошибках и точно рассказывать о шагах, уже предпринятых для усиления безопасности, но в то же время ясно давали понять, что полностью избежать риска в нашей профессии невозможно. Многие наши коллеги за границей работали в опасных условиях, но такова уж природа дипломатической службы.

Трагедия в Бенгази и бесконечный политический балаган вокруг нее существенно уменьшили желание администрации расширять вмешательство в Ливии. Озабоченность безопасностью мешала работать и американцам, и европейцам, и сотрудникам ООН. Напряженность отношений между отдельными группами ливийских ополченцев нарастала, порядка становилось все меньше. Некоторые арабские страны начали помогать отдельным конкурирующим группировкам. Так, Египет и ОАЭ поддерживали ряд группировок на востоке, а Катар финансировал и снабжал оружием исламских фундаменталистов. Это привело к появлению ИГИЛ[139] и филиалов «Аль-Каиды». Неуклюжие лидеры в Триполи поочередно то требовали от Запада помощи, то сопротивлялись ей; они жаловались на отсутствие поддержки, но раздраженно реагировали на настойчивые призывы и практические требования, касающиеся подписания меморандумов о взаимопонимании, а также выполнения их обязательств.

Наше посольство героически продолжало работать, когда была возможность действовать внутри страны. Во время одного из моих визитов в Ливию весной 2014 г. послу США Деборе Джонс удалось собрать «в одном загоне» всех крупных лидеров повстанцев, чтобы я мог встретиться с ними и обсудить перспективы их мирного сосуществования и сотрудничества во благо страны. Это была незабываемая сцена: пестрая компания героев революции, по их собственному признанию, доверявших друг к другу еще меньше, чем американцам, и их телохранителей снаружи у дверей с оружием наизготове. Мы почти ничего не добились. Я сообщил госсекретарю Керри, что никогда не видел Ливию «в столь плачевном состоянии»[140]. Несколько лет спустя в интервью корреспонденту The Atlantic Джеффу Голдбергу президент Обама выразился менее дипломатично, сказав, что Ливия тогда превратилась в «дерьмовое шоу».

Президент был недалек от истины. В 2011 г. наше вмешательство, поначалу обходившееся США сравнительно дешево, спасло от гибели тысячи невинных людей. Но из-за отсутствия серьезного влияния США в период после вмешательства наша благородная коалиция сторонников игры вдолгую начала спотыкаться. В этот период с особой силой проявилась некомпетентность и нерешительность большинства европейских игроков. Большинство арабских лидеров вновь начали заботиться исключительно о своих интересах, а конкурирующие ливийские группировки объединяло лишь лихорадочное сопротивление любым формам внешней поддержки и участия. Кровавая история ливийской революции стала страшной назидательной сказкой, жестоким предостережением, серьезно повлиявшим на американскую политику в отношении куда более серьезной новой драмы, развернувшейся в Леванте, – ужасной гражданской войны в Сирии.

* * *

Ретроспективная оценка гражданской войны в Сирии не уменьшает ее бесконечный трагизм и не позволяет увидеть какие-либо простые решения, которые могли бы принять политики за прошедшее время. Теперь, когда я пишу об этом, погибло уже более полумиллиона человек. Еще 13 млн человек – приблизительно две трети довоенного населения страны – остались без крова; не менее половины из них хлынули через границы Сирии, нарушая политический порядок и разрушая экономику стран Ближнего Востока и Европы. Религиозные распри в Сирии и Ираке, до сих пор не излечившемся от нанесенных войной ран, породили ИГИЛ. Внешние силы – от Ирана и России до стран Персидского залива – сводили счеты и искали, чем бы поживиться за счет разрушенной войной страны. Клан Асада упорно и жестоко цеплялся за власть, уничтожая безоружных протестующих и отравляя газами мирное население. В Сирии до сих пор льется кровь, страна расколота и восстановится не скоро, а ее болячки остаются угрозой для соседей по региону.

Невозможно не видеть, что страдания Сирии – это провал американской политики. Многие полагают, что они стали следствием недостаточности наших усилий, сравнивая ситуацию в этой стране с катастрофой в Ираке, где мы 10 лет назад, напротив, переусердствовали. Но мне как человеку, прошедшему через обе эти войны и несущему свою долю ответственности за совершенные ошибки, такое сравнение не кажется правомерным. Возможно, во время затяжного кризиса в Сирии были моменты, когда более решительное вмешательство США сыграло бы свою роль. Как и многие мои коллеги, в 2012 г. я настаивал на более активной поддержке сил, тогда представлявших собой относительно умеренную, если не просто плохо организованную, оппозицию, а летом 2013 г. – на использовании военной силы в ответ на применение Асадом зарина. Однако все это отнюдь не гарантировало кардинального изменения ситуации.

На наши решения влиял не только страшный опыт Ливии и ее страданий, но и намного более печальный опыт Ирака. С точки зрения стратегии игры вдолгую Барака Обамы важнее всего было сохранить выдержку и не позволить загнать себя в ловушку новой войны на Ближнем Востоке. Эта война, скорее всего, только со всей очевидностью продемонстрировала бы ограниченность нашего влияния в мире хищников, для которых битва за Сирию была вопросом жизни и смерти. Для этого нужно было сохранить хладнокровие и проявить твердость, подобную той, которая так восхищала нас, когда Джим Бейкер и Брент Скоукрофт сопротивлялись требованиям прямых военных действий против Хафеза Асада, сколь бы соблазнительны они ни были.

Но мы в очередной раз столкнулись с проблемой, играя именно короткую партию. Мы действовали, не согласуя цели и средства и ставя перед собой невыполнимые задачи. С одной стороны, мы заявляли, что «Асад должен уйти» и проводили «красные линии», а с другой стороны, использовали тактические инструменты слишком вяло и непоследовательно. Не исключено, что меры, принятые нами в Сирии к концу 2014 г., включая запуск амбициозной программы военной подготовки и вооружения оппозиции, с учетом более решительных шагов в начале конфликта усилили бы наше влияние на Асада, а также на русских и иранцев. Последние не стали бы добиваться ухода Асада своими силами, но, возможно, обеспечили бы более благоприятные условия для переговорного процесса. Во многих отношениях мы получили еще один урок, в очередной раз убедившись в рискованности инкрементализма.

В семейном своде правил Асадов политика примирения считалась непростительной слабостью, подозрительность – руководством к действию, а жестокость – догматом веры. Тем не менее до 2011 г. администрация Обамы пыталась прощупать Асада и понять, можно ли было надеяться хотя бы на незначительное улучшение отношений. Наш специальный представитель на Ближнем Востоке Джордж Митчелл многократно обсуждал с Дамаском возможность возобновления участия Сирии в мирном процессе, а я дважды встречался с Асадом, чтобы оценить серьезность его намерений пресечь поддержку экстремистов в Ираке и развивать более тесное сотрудничество в области борьбы с терроризмом. После долгого разговора с сирийским