Грумманский правитель с всклокоченными волосами, с нездоровым блеском в глазах сидел как влитой на огромном вороном жеребце, закованном в снабженные шипами доспехи. Рядом с виконтом гарцевал на своем коне рыжеволосый мастер меча Рессер. Моритани одобрительно хмыкнул, видя, как харконненовские полки вливаются в ряды его солдат.

— Барон Харконнен выполнил свой союзнический долг. Скоро явятся наши враги, и начнется битва, которую не забудут вовеки. — Он задумчиво посмотрел на обширную равнину, словно представляя себе это славное сражение. — Я не сомневаюсь, что в войну вмешается император Шаддам. Он не сможет устоять перед шансом доказать свое мужество.

— Мне нет нужды доказывать мое мужество, — насмешливо парировал Раббан.

— Хвастовство храбростью и ее демонстрация — это две разные вещи, — холодно произнес Рессер. — Мы рассчитываем, что под вашим командованием войска Харконненов задержат наступление врага, насколько это будет возможно. Мы столкнемся с превосходящим нас по силам противником.

— Я не намерен сдерживать противника, а рассчитываю разбить его наголову, — ответил Раббан.

— Что ж, попытайтесь, — не скрывая иронии, сказал Моритани. Он протянул руку, и стоявший рядом солдат передал ему большой шлем, украшенный черными перьями. Виконт Моритани надел шлем на голову Раббана и движением поводьев заставил своего жеребца шагнуть назад. — Теперь вы мой главнокомандующий.

Шлем был очень тяжелым, и Раббан подумал, что выглядит в нем весьма величественно.

— Бром, ко мне! — крикнул Моритани. Вперед выступил бородатый воин, широкоплечий и высокий, ростом почти с огромного коня Моритани. — Раббан, я назначаю Брома вашим лейтенантом. Он и его солдаты будут подчиняться в битве вашим приказам. Вы отвечаете за них. Вы будете сердцем, которое погонит красную кровь по жилам наших войск.

Грумманский офицер был явно недоволен распоряжением виконта, но тот так взглянул на него, что Бром покорно отступил, сохраняя на лице непроницаемое выражение.

— Я разработал грандиозный план, Раббан, и вам предстоит сыграть ключевую роль в его исполнении. Я даю вам коня и отличную команду, — сказал Моритани. — Мой мастер меча останется со мной в крепости под защитой полевого экрана. Вам же достанется честь биться на фронте, но действовать вы будете в соответствии с моими приказами.

— В битве с Атрейдесами я готов драться в самой гуще сражения и выполнять любые приказы. — Раббан едва сдерживал нетерпение. Ему хотелось поскорее встретиться с ненавистным врагом.

Какой смысл быть императором всей известной вселенной, если люди не делают того, что я им велю? Это очень заботит меня, Хазимир.

Падишах-император Шаддам IV

Письмо к Хазимиру Фенрингу

— Все это продолжается уже слишком долго, — сказал Шаддам, просматривая последние рапорты и донесения. — Я был щедрым, милостивым и всепрощающим. Мне все равно, какие взятки и подношения делал виконт Моритани трону Золотого Льва. Я не могу допустить, чтобы меня и дальше безнаказанно оскорбляли.

Стоявший рядом с императором на обширной террасе, с которой открывалась роскошная панорама Кайтэйна, Хазимир Фенринг энергично тряхнул головой.

— Гм, сир, я уже давно удивлялся вашему долготерпению. Но что вы, э-э, будете теперь с этим делать? Как вы ответите на эту вопиющую дерзость грумманца?

Шаддам удалил всех своих наложниц и большую часть времени проводил в своих личных апартаментах. Мало того, он явно начал терять интерес к своей новой жене Фиренции, что было плохим знаком, по крайней мере для нее самой. Вместо того чтобы проводить время с ней, император предпочитал предаваться созерцанию города с этого балкона. Хотя сам город был лишь ничтожной частью всех планет и народов, коими правил Шаддам, все же этот величественный вид напоминал Шаддаму о его важности. Императору надо было укрепить уверенность в своих силах, прежде чем принять трудное, жестокое, но необходимое решение.

— Имперская власть функционирует над страховочной сеткой правил и законов. Любой, кто пытается порвать ячейки этой сети, подвергает опасности всех нас. — Шаддам мысленно улыбнулся. Ему понравились такие слова. Он произнес их спонтанно, но фраза оказалась очень красноречивой, надо будет использовать ее в каком-нибудь воззвании. — Много лет назад мы уже посылали сардаукаров на Грумман, чтобы образумить этого сумасшедшего, но как только наши войска покинули Грумман, этот безумец снова вернулся к своим старым привычкам. Очевидно, он не боится моих военных, как должно.

— Что еще важнее, сир, он не боится вас, как должен бояться.

Шаддам резко обернулся к другу. Фенринг был абсолютно прав. Император скривился.

— Значит, с ним надо что-то делать. Я возьму столько сардаукаров, сколько вместят мои боевые фрегаты, и лично явлюсь на Грумман. На этот раз я сам встану там лагерем, туда явятся и мои сторонники. Мы оккупируем планету виконта, лишим его титула и найдем другого кандидата, которому передадим власть над имперским леном Дома Моритани.

Фенринг скептически сложил губы и побарабанил пальцами по окованной золотом балюстраде.

— Трудно будет найти человека, который добровольно захочет владеть Грумманом. Планета полностью выработана и истощена. Даже Моритани не раз пытались освободиться от него.

— Значит, мы отдадим этот лен тому Дому, который нам не нравится! Как бы то ни было, я хочу удалить с Груммана Дом Моритани, и я намерен сделать это лично. Я должен показать Ландсрааду, что император не оставляет без внимания малейшее неуважение к его доброму имени.

Фенринг, однако, не выказал той радости и энтузиазма, которых ожидал от него Шаддам. Звуки и запахи ночного города овевали обоих мужчин, горячили им головы.

— Вам не кажется, э-э, сир, что именно этого и добивается виконт Моритани? Он заманивает вас в ловушку, он как будто надеется, что вы лично явитесь на Грумман, а не поручите кому-то выполнить за вас эту грязную работу.

Шаддам презрительно фыркнул.

— Я никому не могу доверить такое важное дело, даже тебе, моему проверенному другу. Когда мы со всей мощью империи высадимся на Груммане, виконт Моритани будет вынужден на коленях вымаливать мое прощение.

Фенринг внезапно проявил живейший интерес к голографическому факелу, пылавшему на одной из башен города. Он отвернулся, чтобы Шаддам не заметил выражения его лица.

— Э-э, возможно, вы ждете от него слишком многого.

— Это невозможно, ведь я император.

Несмотря на вялую реакцию графа, Шаддаму понравилась эта затея. Это будет не обычная военная кампания, а внушающее трепет событие, настоящий спектакль — исполненный торжества и величия, на какие только способен Дом Коррино. Этот спектакль преподаст виконту Моритани — да и всем домам Ландсраада — хороший урок покорности.

Так же как Лето Атрейдес формировался под влиянием своего отца, под его собственным влиянием формировался Пауль. В их роду чувство чести и справедливости переходило из поколения в поколение. Именно это и предопределило величайшую трагедию, происшедшую с Паулем. Он должен был это предвидеть, но не смог.