продавать, а там пацанов положили. С этим надо бороца, не то Джанни Моранди всему. Там в Буратине если почитать много чего есть. Черепаху эту сионистскую со звездой на панцире… Покрываясь бурой тиной, чуешь? Армию разогнали, всех ребят наших, покрывая бурой тиной. И тишина! Пейсы надули свои. Деньги все украдя, в свою Америку. Жалкие червяки и беспозвоночные. Везде их полно. Ты почитай и, почитая, все там поймешь. Что добро, а что не добро. Мир бореца со всем этим. Все думают и боряца. И мы с тобой борцы, усек?

— Усек, Учитель.

— Вафлю свою не жуй, емана. Усек он. Усекя падать нужно перед добром и жать пятнадцать раз сразу. Потому что бумага — добро, от которого не скрыца. Ты Бригаду смотрел?

— Не смотрел, Учитель.

— Мудак ты, и мудаком помрешь, если не посмотришь. Там столько всякого. Драматургия там, чище Буратины. Намеки тонкие. Там момент есть, Космос сидит в бэхе и книжку читает. Бумагу эту, а бумага эта — Буратино! А бэха черная, понял?

— Понял, Учитель.

— Что ты понял?

— Бэха черная.

— Баран, блядь. Читай по губам — сидя в машине и читает книгу! В смысле, читает, добро о добре, в этом смысле. И много там еще чего. Философия! Вот взять, к примеру, барыгу этого, Барабаса. Барабас, не знакома фамилия? Подсказываю, окопались везде, которые, в этом смысле.

— Жиды, Учитель?

— Всосал, значит. И ищут они ключик от волшебной дверцы, а за ней скрыто счастье Родины! Интригу понял? Не? Счастье это жиды хотят отобрать у нас с тобой. И отберя, украсть в свою Америку навсегда. В НАТО свое украсть, Джанни Моранди! Чтобы ни у кого больше добра не было. И оскорбля этим всех наших. Меня оскорбля, тебя оскорбля, друзей моих оскорбля. А это уже шесть человек! Шесть, понял? Шесть замечательных оскорбленных мужчин. Военных!

— А кто его находит, ключик, Учитель?

— Добро его находит. Там та же Бригада, только в драматургии. Артемон, всосал? Не?

— Нет, Учитель.

— Наоборот будет Нометра, понял? Нометра! Все на самом деле просто. Жиды хотя отобрать ключик обосрались все за одного. А добро победило, по смыслу, понятно? Добро не обосралось, а обосрались те, везде которые. Которые не отобрали ключик. А не отобрали ключик Дуремар и Барабас. Там разговор короткий с ними, или говори по-взрослому или иди тявкать на улицу пейсами вертолеты сбивать. Жесткая эта книга, реальная, блядь! Драматургия, Джанни Моранди! Про жизнь, написанная, про времена эти. Борьба такая, добра со злом. А в итоге что?

— Что, Учитель?

— Ну, что в итоге?

— Жиды, Учитель?

— Дважды баран ты. Какие жиды, блядь? Они уже в Америках не украдя ничего.

— Тогда — может быть, бумага, Учитель?

— Опять кукарекаешь, боец? А нахуя, кукарекаешь? Бумага не каждому дается, бумага- только писателям, ага? Побегаешь еще, ничего не пиша. Тогда поймешь.

— Так что в итоге, Учитель, что? ЧТО?

— А в итоге — быть добру, ребяты, всосал?! Быть Добру! И никак иначе не будет!

Сказка про Смерть (одобренная великим Автором «Бороды брата» А.Сквером)

дата публикации:21.11.2022

— Солдаты! Вы пришли в эти края, чтобы вырвать их из варварства, нести цивилизацию на восток. И спасти эту прекрасную часть света от ярма Англии! Мы собираемся вести бой. Думайте! Думайте, что эти памятники с высоты сорока веков смотрят на вас!

— Маленький он какой-то, этот корсиканец, — тоскливо заявляет Дюбрейе, будто это имеет какое-то значение. Маленький. Большой. Пикардия дает нам прекрасных лавочников и карманников. Рачительных толстых хитрованов. Жаку — из таких. Великолепный образчик, находящийся в постоянной готовности продать тебе что-нибудь. Или украсть.

Мы с ним стоим в первом ряду Нельского полка и слушаем корсиканца. Нельский полк! Зеленые отвороты у черных мундиров. И презрительный жест, стоивший многим записным комедиантам зубов и свернутых набок носов. Правая рука на сгибе левой. Нельская башня и плывущие мимо трупы.

— Ряды ровнять! Ряды ровнять! Или вы все хотите умереть от поноса в старости? — сержанты, обычные сержанты. Что у нас, что у неприятеля, проступающего в пыли у пирамид. Ведь есть же у них сержанты? Об этом я не успеваю подумать, потому что лихие всадники уже летят к нам во весь опор.

— Хочешь умереть от поноса? — завтрак сержанта унавоживает знойный воздух запахом чеснока и еще чего-то тошнотворного.

— Хочешь? — повторяет он.

— Нет, сержант! — бодро отвечаю ему и отрываю зубами бумажный узел заряда, потому что по рядам уже несется: «Заряжай!». Он суетливо убегает вдоль строя, а я плюю ему в след жеваной бумагой: побегай еще тут. Глупая бравада, глупая. Стоящая некоторым в пару зубов в иное время. Но не сейчас. Сейчас на нас несутся мамелюки. Визжащая, поблескивающая сталью и яркими одеждами, масса. А справа, у Дезе, они уже прорвали ряды и, возвышаясь над кипящей массой пехоты, рубят наотмашь.

— Дерьмище! — громко объявляет Дюбрейе и оно начинается. Жаку — глашатай неприятностей, и если что говорит, то мы в это непременное вляпываемся. Чего только стоит тот случай с часами нашего капитана. Старик орал как боров, которого холостят.

Военная тюрьма далеко не сахар. Хотя никто не ответит: что лучше. Стоять в первом ряду Нельского полка у пирамид или долбить камень у дороги. Никто. И я молюсь святому Антуану, потому что у меня нет никакого желания умирать. Надеюсь, что чертов святой меня не обманет.

Мы даем залп по нестройной конной лаве и приседаем, давая выстрелить шеренге, что стоит за нами. Искры вспархивают в желтый воздух, и конница врывается в наши ряды. Отступаю в сторону и бью байонетом вдогонку пронесшегося конного. Он тонко визжит на одной ноте, потому что я попал ему в поясницу. А Жаку отбив, нацеленную в голову саблю, колет лошадь противника, достать штыком до всадника ему не позволяет рост.

— Дермище! — как заведенный орет он и лупит упавшего мамелюка прикладом. Лупит и лупит, пока тот не перестает шевелиться.

— Дермище! — повторяет достойный сын Пикардии и