Семеныч посчитал для себя неприличным открыто смотреть в их сторону, но то и дело косился на постель больного ребенка, наблюдая как мать и двое детей старательно и с любовью освобождают мальчика, обтирают кожу смоченной марлей, меняют клеенку, перестилают постель…

* * *

– Ложки у всех есть? – осведомился Петр, подвигая свечу к центру стола. – А Костя потом поест? Кашу ему протирать надо?

– Позже, – согласилась хозяйка. – Молочную смесь разведу. Уже поздно.

Ужин был немногословным. Дети с аппетитом поглощали еду. Дом заражал своим молчанием. Не требовалось произносить лишних слов и делать лишних движений. Казалось, что здесь и так все понимают друг друга. Атмосфера за столом, несмотря на то, что за стенкой лежит больной ребенок, отнюдь не создавала впечатления горести, тяжести или беды. Напротив, было спокойно и совершенно непринужденно. И Семеныч поймал себя на мысли, что, наверное, впервые он и сам проникается таким безмятежным состоянием: отсутствовали всякие страхи о будущем, ненужные мысли, бесполезные вопросы, навязчивая суета, привычная для обычного человека. В этом доме каждое мгновение казалось необходимым и наполненным, и всякий, кто попадал внутрь бревенчатых стен вечности, начинал жить только этим мгновением, в котором неожиданно становилось предельно ясно, что делать в следующий миг.

– Заночуете? – хозяйка встала из-за стола, собирая со стола. Ей никто не ответил, а Семеныч почувствовал, что ответ и так очевиден: естественно, они останутся на ночь. А с утра он посмотрит, какие емкости для воды имеются в хозяйстве, что из мелочей можно починить или привести в порядок.

– Баню тогда затоплю, – хозяйка скрылась за занавеской, позвякивая посудой.

– Тебя как зовут? – Она тронула распавшиеся по плечам светлые волосики девочки.

– Тая, – улыбнулась та. – Мне пять лет.

– Четыре, – мимоходом бросил опять откуда-то появившийся Петр с двумя подушками, которые он нес к топчану у окна. – Пятилетние за собой карандаши и игрушки со стола убирают. И Маньку кормят.

– Я привязала ей пучки травы!

– Не знаю, Манька была голодная.

– Костя мало спал, я не могла от него надолго отойти. Зато я чугунок с картошкой прогрела к вечеру, – после этого Тая убежала. А вернулась уже с постельным бельем.

– А вы откуда? – спросила Тая у Нее.

– Из Москвы. Нам переночевать было негде. Вот мы к вам и пришли, – Она помогала Тае расстелить постель, приноравливаясь к движениям маленьких рук.

– Очень хорошо, что пришли, – кивнула Тая. – Когда мы жили в Испании, у нас много гостей было. И комнат. А в Москве я в бассейне любила плавать.

– Ты не можешь помнить, – возразил Петр. – Это тебе мама рассказывала.

– Нет, я помню, – возразила Тая.

– Да, да. Так говорят трехлетние девочки, – он принес одеяло.

– А ехидничают исключительно трехлетние мальчики, которым больше некого задеть. И воображают себя взрослыми тоже они, – Тая неторопливо развернула пододеяльник. И пожав плечами, серьезно сделала вывод: – Оказывается, мы с тобой ровесники. Вот это фокус, сказал бы папа.

Семеныч и Она переглянулись и невольно улыбнулись…

* * *

– Мам, неужели Костя таким навсегда останется? – задумчиво спросил Петр, глядя на худое, скрюченное тело старшего брата, на его неестественно согнутые запястья, пока тот лежал в жарко натопленной бане. Мать его уже вымыла, и положила на широкий верхний полок. Слабые мышцы мальчика висели под кожей. Ребра и кости безобразно выступали.

– Ты не считаешь, что твои вопросы слишком глупы? – поинтересовалась мать. – Бери мочалку и оттирайся. Гостям надо ополоснуться, и мне с Таей.

– Я просто думаю, – Петр взял в руки кусок мыла. – Вот бы мы зажили…

– Зажили, – кивнула мать, намыливая ему голову. – Костя учился бы на пять классов ниже. Ты на один или два. Над вами смеялись бы за спиной. Тая выпрашивала бы телефон и компьютер. Я работала бы, скажем, продавцом с утра до ночи, отпуская водку и сигареты. А жили бы мы в маленькой комнатушке с тараканами, потому что у нас не хватило бы ни на что больше денег. А потом… Ты кем-нибудь устроился бы. Например, водителем автобуса или слесарем. Женился бы, и в праздники мы встречались бы все, обсуждали погоду, осуждали несправедливость, жалели бедных и завидовали богатым. Ходили бы в магазин за колбасой и смотрели бы кино на широкоэкранном плазменном телевизоре. Точно, вот зажили бы мы…

– В глаза попало! Смой скорее! Воды!!!

– Все? – на Петра обрушился большой ковш теплой воды.

– Мам! Я хочу пчел разводить. Я книгу нашел на чердаке по пчеловодству. Мед очень дорого стоит.

– Что за тяга кого-нибудь разводить? То рыбу, то кроликов, теперь вот пчел?

– А что кролики? Теперь мясо будет! И шкура! Мех!

– Да?! Любопытно, кто же будет их убивать? – сыронизировала женщина. – Холодной облить тебя?

– Давай, – Петр встал ровно, съежился и приготовился получить порцию холодной воды на распаренное тело. – Пусть кролики пока разводятся. Я прочитал, что мясо вообще для человека не нужно. Оно не усваивается. А пчел, как раз, убивать и не надо. Давай попробуем?

– Ради бога, Петр, – засмеялась мать.

– Костик выздоровеет, откроет глаза и удивится. У нас тут и мед, и рыба в огромном пруду. И дом новый. Это я, когда вырасту, сам построю. Целое царство у нас тут будет. Целое государство, – вытирался полотенцем Петр.

– Угу, – мать принесла из-за двери чистую простынь и тщательно запеленала лежащее тело мальчишки. – Так и будет. Потом приедут папины кредиторы и все отберут. Трусы одевай и бегом в дом. С Костей посидишь, я Таю вымою. Молочная смесь, как раз остыла, ты ему из шприца давай понемногу. Но, если уснет – не трогай. После бани он хорошо спит. Я Таю вымою и стирать в бане останусь ненадолго. Поверь, мне больше неважно, каким образом пройдут мои оставшиеся лет сорок или пятьдесят. Но мне очень важно, как проходит сегодняшний день. А он сегодня крайне удался.

– Это правда, – Петр придержал дверь, чтобы мать смогла войти в дом. – Завтра мы с Манькой на пруд пойдем. Буду дальше его расширять.

– А чем ты его расширяешь?

– Лопатой и ведром.

– Не думаю, что это эффективно.

– Зря-зря, – снисходительно прищелкнул языком Петр.

* * *

Она задернула тканевую занавеску, и топчан, на котором они расположились с Семенычем, превратился в подобие комнатушки. Двери в комнаты оставались приоткрытыми, чтобы все могли слышать, если что-то произойдет с Костей: на ночь его тоже привязывали к кровати.

Вся мебель была сколочена из грубых досок, и любое движение раздавалось разнообразным певучим скрипом дерева на весь дом.

Хозяйка, попросив их прислушиваться к Костиной комнате, ушла стирать в баню. Тая и Петр по настоянию матери ушли спать. Их комнатка располагалась через зал напротив Костиной.