О'Райан оглянулся.

– Включайте.

«Включено», – подумала я.

– Включено, – повторил доктор Фримонт.

Услышав его бесцветный голос, я замерла, рискнув метнуть взгляд на Инспектора, чтобы увидеть его реакцию.

Губы О'Райан вытянулись в тонкую линию.

– Я прикажу, чтобы устройство для тестирования прислали из Нью-Йорка обратно.

Нью-Йорк? Получается, что все основные машины для тестирования и сканирования уже вывезли?

«Это может занять не одну неделю», – подумала я.

– Это может занять не одну неделю, – сказал доктор Фримонт.

«Тут сложно ошибиться».

– Тут сложно ошибиться.

О'Райан переводил проницательный взгляд с меня на врача и обратно. Я расширила сферу контроля, прокрадываясь в сознание инспектора, мимоходом просматривая поверхностные воспоминания: утренняя сырость, туман, толпы детей в одинаковой форме – но мне пришлось силой пробиться дальше, чтобы внедрить нужное мне. «Эта девочка – Зеленая. Ее ошибочно приняли за Оранжевую».

Покинув сознания обоих, я опустила глаза на плиточный пол.

– Хорошо. Отнести ее к Оранжевым было ошибочным. – О'Райан повернулся к одному из СППшников – Достань комплект формы и обуви для Зеленых. Ее идентификационный номер три-два-восемь-пять.

– Какого размера, сэр?

– Какая разница?! – рявкнул О'Райан. – Шевелись.

Врач заморгал.

– Но разве она не останется здесь? Я подумал, что это может быть… растревожит других детей. Если они ее увидят.

– Одной ночи достаточно. – Инспектор повернулся ко мне и добавил: – Я хочу, чтобы все они понимали – неважно, как далеко они убегут, их всегда отыщут. Их всегда вернут обратно.

Целая ночь. Вот дерьмо! Лекарство, которое они мне вкололи, вырубило меня на целые сутки. Военные наверняка отправили меня на восток, обратно в Западную Вирджинию и самолетом – они бы не стали рисковать перевозить меня машиной. Что означает… получается… уже двадцать пятое февраля. Черт. Три дня на то, чтобы во всем разобраться.

Вернулся сотрудник СПП и бросил на смотровой стол тонкую хлопчатобумажную форму и белые ботинки без шнурков. Доктор развязал меня и снял маску.

– Переодевайся, – приказал О'Райан, швырнув мне одежду. – Шевелись.

Осторожно двигая взад-вперед ушибленной челюстью, я прижала к груди форму, и мне в ноздри ударил запах перманентного маркера. У меня болело все, но я не хотела радовать их своими страданиями. Поднявшись, я переместилась в угол комнаты, чтобы переодеться, все время ощущая спиной их взгляды. Сначала я быстро расшнуровала ботинки, незаметно вытряхнув из правого черную флешку. Руки казались опухшими и неловкими, но мне удалось запихнуть флешку в новую обувь, сделав вид, что поправляю язычок. Белые ботинки оказались размера на два больше, но тем, кто за мной наблюдал, было на это наплевать. Когда я повернулась к стене и стала раздеваться, мое лицо горело от ненависти. Форма, коснувшаяся моей замерзшей кожи, обожгла холодом. Закончив, снова я повернулась к ним, не поднимая головы.

Солдат СПП, который принес мне форму, Лэйбрук, сделал шаг вперед и схватил меня за руку.

– Бокс номер 27, – проговорил О'Райан, изогнув рот в глумливой улыбке. – Мы придержали это место – знали, что снова тебя здесь увидим. Уверен, ты помнишь дорогу.

О'Райан шевельнул пальцами, и меня поволокли, в буквальном смысле потащили, в коридор. И когда мы свернули на ближайшую лестницу, Лэйбрук выкрутил мне руку. И я будто снова видела это: выстроившихся друг за другом маленьких детей, которые не знали, что их ждет. Я увидела себя в пижаме и Сэм в плаще.

Поспеть за ним было невозможно. Когда мы добрались до первой площадки, я поскользнулась и чуть не упала на колени. Лицо Лэйбрука потемнело от раздражения, и он схватил меня за шиворот, вздергивая вверх.

– «Вот так оно и будет, – думала я, – с ними со всеми. Я выберусь, я выберусь и уничтожу эту систему».

Но что теперь? Неужели я снова вернулась к себе прежней? Что в семнадцать я такая же незрелая и беспомощная, какой была в десять? Меня лишили моих близких, заставили почувствовать себя изгоем, загнали в угол. И сейчас хотели снова отобрать у меня все, уничтожить самое дорогое.

И я взорвалась.

Мой взгляд метнулся к ступенькам, по которым мы спускались, потом к следующей лестнице и, наконец, к черной камере, которая наблюдала за нами сверху. Как только, завернув за угол, мы оказались вне обзора и зашагали по следующему лестничному пролету, я ударила Лэйбрука локтем в горло и зажала его в захвате. Его потрясенное лицо было так близко, когда я впилась в него взглядом и вломилась в его сознание. Ремень соскользнул с его плеча, и винтовка звякнула, стукнувшись о стену. Он был гораздо старше и килограммов на сорок тяжелее, но сейчас это не имело значения. С этого момента я задавала темп.

По крайней мере, в одном О'Райан был прав – я помнила дорогу к боксу № 27. Мой страх тоже ее помнил, и я почти пошатнулась, когда передо мной развернулась картина лагеря.

Все выглядело почти что прежним.

Большую часть нижнего этажа лазарета всегда занимали кровати, разделенные ширмами. Но теперь все это исчезло, А на их месте высились сложенные друг на друга ящики без опознавательных знаков. Пока мы шагали по гулкому полу – кусочек пластика в моем ботинке подпрыгивал при каждом моем шаге, из подсобок и кабинетов начали высовываться сотрудники СПП. Их любопытные взгляды следовали за нами, пока мы не вышли наружу, под ливень.

Свинцово-серые облака всегда приглушали яркий зеленый цвет травы и деревьев, которые росли вдоль ограды. Обрушившаяся на нас водяная завеса не добавила свежести краскам и не заглушила знакомый землистый запах, который тут же погрузил меня с головой в воспоминания. Я прикусила губу и тряхнула головой. «Теперь все иначе, – напомнила я себе. – Ты все контролируешь. Ты выберешься отсюда». Я попробовала ощутить то знакомое отупляющее онемение, без которого нельзя было выжить здесь, в лагере, но не смогла найти его в себе.

Пропитанная водой земля разъезжалась под ногами, когда я пыталась нащупать в этой грязи дорожку. Я посмотрела вниз, на свои белые ботинки. Номер 3285, залепленный глиной и жухлой травой, смотрел на меня в ответ.

Глубоко вздохнув, я заставила себя идти дальше. У тебя есть цель. Ты выберешься отсюда. Это была еще одна операция. Я должна проявить твердость, уверенность, готовность драться. Не время раскисать. Нельзя поддаваться страху. Нельзя – если я хочу спасти других.

Впереди показались боксы. Темнее и ниже, чем я помнила. Дыры в крышах, заделанные гнутыми листами пластика. Деревянная облицовка стен покоробилась и кое-где отходила – последствия недавней метели еще капали с крыш. Холод иголками забирался под кожу, колол и резал, и наконец я сдалась и начала дрожать.