реалистичные черты. Не соотнеся свои запросы с реальным положением дел, протосеваст Алексей Комнин стал вести себя излишне вызывающе. Он полностью подчинил себе царицу Марию, и без него теперь не делалось ничего. Не будучи лишенным практической сметки, протосеваст в одночасье закрепил свои полномочия официальным образом, что не составило большого труда. Как-то раз, поймав юного императора за детскими занятиями, протосеваст легко убедил мальчика в том, что многие вопросы пока еще затруднительны для разумения Алексея II и отнимают лишнее время у василевса. Следовательно, нужно передавать все бумаги ему, протосевасту, для предварительного просмотра. А уж он-то сумеет отделить важные документы от второстепенных прошений.

Алексей II легкомысленно согласился, и отныне ни одна бумага не могла попасть в его руки без надписи, сделанной протосевастом темно-зелеными чернилами: «Просмотрено». Поскольку весь документооборот начал проходить через руки Алексея, он стал единовластным распорядителем государственных дел и... имуществ. Византийцы никогда не чурались запускать руку в государственную казну, а теперь, когда никто не препятствовал, вся система налогообложения заработала на удовлетворение прихотей Алексея Комнина и царицы Марии[726].

Хуже всего то, что, продолжая и опасно приумножая линию Мануила I на сближение с Западом, протосеваст абсолютно пренебрегал интересами собственного государства, устроив для латинян настоящий рай на земле. Едва ли не каждый европеец без звания и статуса мог прийти к нему и получить высокую должность в государственном управлении. Брезгуя соотечественниками и не доверяя им, протосеваст лишь одним латинянам поручал важные дела, щедро оплачивая самые незначительные услуги. Естественно, европейцы стали относиться к византийцам как к людям «второго сорта», а те возненавидели латинян до крайней степени[727].

Когда действия протосеваста сформировали устойчивую антивизантийскую тенденцию, приход Андроника Комнина стал выглядеть для греков желанным избавлением от иностранного засилья и узурпатора протосеваста Алексея. Первой союзницей и помощницей Андроника стала его двоюродная сестра кесарисса Мария (1152–1182) — дочь императора Мануила I от первого брака, выданная замуж за маркиза Ренье Монферратского (1163–1182). Она искренне ненавидела свою мачеху (обычная картина) и негодовала по тому поводу, что трон ее отца может достаться изнеженному сибариту Алексею Комнину.

Не дожидаясь прихода Андроника в столицу, она успела организовать заговор против протосеваста, причем в число заговорщиков вошли представители самых известных семей Византии: Алексей Комнин, незаконнорожденный сын императора Мануила I, Андроник Лапард, оба сына Андроника Комнина Иоанн и Мануил, городской эпарх Иоанн Каматир и многие другие. Предполагалось, что 17 февраля 1181 г., во время выхода при торжественном богослужении в первую неделю Великого поста, заговорщики нападут на протосеваста и убьют его. Однако в силу невыясненных обстоятельств заговор провалился, и все указанные выше лица были арестованы. Впрочем, никакого суда не было — подсудимым не дали сказать ни слова в свое оправдание и отправили в тюрьму[728].

Но порфирородная кесарисса Мария с мужем остались на свободе. Опередив стражников, они вбежали в храм Святой Софии, полный народа, и попросили церковного убежища. Константинопольцы дружно заступились за дочь великого Мануила I, а Мария, ободренная теплым сочувствием рядовых византийцев, не удовлетворилась прощением, которое ей прислали от имени младшего царственного брата. Дочь своего отца, решительная и импульсивная, она потребовала суда над заговорщиками и вообще их освобождения (!). Перед широкой аудиторией Мария, щедро раздавая деньги присутствовавшим в храме византийцам, горячо обвиняла протосеваста Алексея в присвоении высших полномочий и требовала: «Протосеваст должен быть выгнан из дворца, как терние, выросшее около благородного растения, исторгнут с корнем и истреблен, потому что это терние, разросшись, задушит, как пшеницу, самодержца».

Царица и протосеваст срочно бросились к Алексею II, чтобы от его имени пригрозить Марии — если она не выйдет тотчас из Святой Софии, ее выведут силой. Та, естественно, отказалась, и в свою очередь окружила храм вооруженными наемниками-итальянцами и исаврами. В скором времени окрестности Святой Софии стали напоминать военный лагерь. В храм прибыл Константинопольский патриарх Феодосий Ворадит (1178–1183), пытаясь мягкими речами убедить порфирородную Марию не начинать мятежа, но та оставалась глуха к увещеваниям[729].

Как известно, константинопольцы всегда были невероятно скоры на волнения, а в данном случае их настроения подогрело то обстоятельство, что народной защиты просила порфирородная царевна, дочь их всеобщего любимца. Именно она выступила под знаменем защиты их прав и интересов наперекор иностранцам. Сами собой начались сходки и собрания, на которых раздавались гневные слова о незаслуженной судьбе кесариссы Марии и о подлом протосевасте, который благоденствует не по достоинству. Не обошли едкими словами и мать императора Алексея II, царицу Марию. В общем, обстановка накалилась донельзя. И когда один священник вынес на площадь хоругвь с изображением Христа Спасителя, другой явился с крестом, а третий — со священным знаменем, народ валом повалил на площадь возле Святой Софии. Разъяренная толпа затопила собой Константинополь, разграбляя дворцы и дома людей, близких к царице Марии и протосевасту. «Это была священная война, — говорил очевидец тех событий Евстафий Солунский, — не потому, что церковные люди принимали в ней участие или что она началась в ограде и притворах церкви Святой Софии, но по мысли, которая воодушевляла константинопольскую чернь»[730].

Протосеваст срочно созвал совет, чтобы продумать меры по прекращению волнений. Но и без этого было совершенно очевидно — пока порфирородная Мария оставалась в Святой Софии, нечего и мечтать о прекращении апостасии. Поэтому протосеваст Алексей срочно мобилизовал западные и восточные полки, находившиеся неподалеку от столицы, и собрал их в большом царском дворце — теперь в Константинополе возникло два военных лагеря, и город фактически перешел на военное положение.

На рассвете, в субботу, 2 мая 1181 г. правительственные войска под командованием армянина Савватия выступили и заняли храм Св. Иоанна Богослова, оборудовав его как плацдарм. Мятежные части попытались их отбить, и около 3 часов пополудни началось настоящее сражение. Постепенно перевес оказался на стороне царских частей — они умело окружили Святую Софию и не позволяли вооруженным горожанам прийти на помощь окруженным мятежным полкам. Сторонников кесариссы Марии обстреливали сверху, поражали мечами и копьями, вследствие чего те терпели серьезный урон. Но и полки протосеваста Алексея не решились пройти дальше, поскольку проход к храму стесняли узкие ворота[731].

И здесь свое веское слово сказал столичный патриарх Феодосий, серьезно опасавшийся, что солдаты, войдя в Святую Софию, осквернят храм и алтарь. Он облачился в парадные одежды и, взяв в руки Евангелие, сошел в притвор этой величественной церкви. А муж порфирородной Марии, собравший около 150 наиболее мужественных и стойких воинов, стал на возвышении и произнес пламенную речь о