придумать наказаний, отличающихся отнюдь не жестокостью, а знанием прежде всего детской психологии?

Мне удалось найти председателя комиссии Владимира Максимовича Воронова. За минувшие годы он вырос по служебной линии, оставил совместительство, но проблемы подростковой преступности его по-прежнему волновали. Я начал разговор с того, что посчитал странным сам факт совместительства, не соответствующий такому важному делу, как перевоспитание несовершеннолетних правонарушителей.

— Вы были бы правы, — сказал Владимир Максимович, — если бы не узость вашего взгляда. А посмотрите на вопрос шире: совместительство не ослабляет, а, по идее, усиливает комиссию, поднимает ее авторитет, делает действенной, не пустой говорильней. Кроме того, я скорее был совместителем, работая зампредисполкома, нежели в качестве председателя комиссии. Ведь любое дело, которое я решал в служебном кабинете, было связано с детьми, будь то строительство жилого объекта или ликвидация ошибок в работе санэпидстанции, открывающей летний сезон в пионерских лагерях. Вы согласны?

— Но если иметь в виду преступность…

— А даже и преступность! — сказал Воронов. — Эту проблему все равно надо решать не со стороны детей и даже не со стороны взрослых. Корень вопроса в другом. Вот у нас в районе был, я помню, радиозавод. Работающие там подростки пили. Почему? Взрослые посылали их за водкой и приобщали к алкоголю. А почему пили взрослые? Дома — это их дело, а на работе? Потому что пятнадцать процентов рабочего времени уходило на простои. А почему, спрашивается, простои? Экономика! Стало быть, чтобы отучить подростков от вина, надо начинать не только с бесед на антиалкогольные темы, но и с экономики. Не лишено здравого смысла?

— Не лишено, — согласился я. — Но позвольте, Владимир Максимович, акцентировать ваше внимание на той деятельности, которой вы занимались, будучи председателем комиссии. Случайно не помните Малахова? Этот юноша предстал перед вами примерно в середине шестьдесят девятого года, а в семьдесят третьем его уже судил народный суд.

— К сожалению, дела несовершеннолетних поступали к нам очень поздно, когда уже все у всех было на виду, понимаете? Откровенная безнадзорность, явный алкоголизм родителей, неприкрытая аморалка, изломанность детской психики и так далее. Так что ваш замаскированный укор относительно суда, который мы якобы не сумели предотвратить, я отметаю.

— Я вовсе…

— Дослушайте до конца. Отметаю! Практически мы не могли влиять на дальнейшее воспитание подростка, так как не знали, когда и каким образом складывался результат, поступающий к нам уже в готовом виде. Кроме того, вопрос в принципе поставлен вами неправильно. Важно, чтобы не я как председатель комиссии запомнил вашего — Малахова? — Малахова, а чтобы он запомнил меня. В противном случае наша деятельность просто бессмысленна. Вы его спрашивали, он запомнил?

— Увы, — сказал я, — спрашивал.

ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО. В седьмом классе появилась новенькая. Ее звали Таней Лотовой. Когда она впервые увидела Андрея, он показался ей «нормальным, как все: рост — высокий, взгляд — приличный, идет мимо — здоровается, поговоришь с ним — не очень глуп». Правда, Татьяна отметила небрежность в его одежде, так на то была причина: Андрей слыл в классе женоненавистником, он презирал девчонок, никогда перед ними не «выкаблучивался» и нарочно перебарщивал в неопрятности.

Как покажут дальнейшие события, дело было, конечно, не в женоненавистничестве. Замкнутый, постоянно ожидающий подвоха со стороны, недоверчивый к людям вообще, Андрей сторонился всех и каждого, особенно девчонок, про которых его отец придумал афоризм, запомнившийся еще с детства: «Девчонка — не собака, она другом быть не умеет!» Кроме того, у Малахова просто не было времени, как он выразился, на «разные там ухаживания», поскольку «сходняк» поглощал все, без остатка.

И вдруг — Татьяна! У нее были завитушки на висках и длинная коса, «почти что красавица, — сказал Андрей, — но дело не в этом». В чем же? Оказывается, Татьяна Лотова отличалась от прочих девчонок тем, что была «резвой», говорила «на тему» и «не считала меня дураком». Последнее было, как я понимаю, главным, из-за чего Андрей нарушил «железный принцип».

Сначала он посматривал на Татьяну, потом они стали разговаривать, потом «дальше — больше», по выражению Андрея, а еще потом произошла сенсационная история со сбором металлолома. Андрей в нем, конечно, не участвовал, но вдруг увидел, как девчонки, среди которых была Татьяна, тащат тяжелую батарею, целую секцию. Он вдруг подошел, решительно отодвинул всех, взвалил секцию на спину и отнес на сборный пункт. «Весь класс, — вспоминала Лотова, — валялся в обмороке».

Я не буду рассказывать, как они гуляли вечерами, ходили в кино, и он стеснялся купить ей плитку шоколада, потому что она непременно спросила бы, откуда деньги, а он «почему-то» не хотел ни врать, ни сознаваться. Не буду говорить и о том, как Андрей перестал кривляться у доски и строить рожи, как выучил стихотворение по-немецки, получил четверку и поразил тем самым всех, даже преподавательницу, но только не Лотову, которая иного от него не ждала. Для нас с вами, читатель, не столь важна фабула отношений, сколько «мораль», однажды ставшая ясной Андрею. Он подумал: «А ну их всех к черту!» — и относилось это к Бонифацию и «сходняку».

Стало быть, там, где бессильны были десятки взрослых и умных людей, и целые организации, и наука с теорией, обыкновенная девчонка с завитушками на висках вдруг оказалась способной совершить чудо. Кто возьмется проанализировать действие таких тонких и великих чувств, как любовь и дружба, в сравнении с воспитательными мероприятиями школы или беседами Олега Павловича Шурова? Кто попробует научно объяснить, почему дорога к сердцу человека иногда оказывается благодатней, чем дорога к разуму?

Однако чуду, к сожалению, не суждено было свершиться. У нормальных человеческих отношений всегда больше «доброжелателей», нежели у ненормальных. Сначала девчонки в классе стали нашептывать Татьяне, чтобы она остерегалась «этого психа» и обходила его стороной. Потом мальчишки продемонстрировали Лотовой «бешеный нрав» ее друга, публично передразнив его шепелявость и заставив побелеть, покраснеть к позеленеть от гнева. А потом вмешалась сама Евдокия Федоровна, сходив к родителям девочки и официально предупредив, что снимает с себя ответственность, «если что случится». Справедливости ради скажу, что Татьяна не сразу охладела к Андрею, что резкого поворота в ее отношении к нему не произошло, но при Андреевой подозрительности, при его недоверии к людям и одного «не такого» взгляда Тани могло быть достаточно. Теперь уже он сам искал возможность убедиться, что она не лучше других, а кто ищет, тот находит.

В один прекрасный вечер Андрей выследил, как Татьяна прошла домой в сопровождении мальчика из соседнего класса, у которого был собственный магнитофон. Что подумал Андрей, я не знаю. Знаю, что он сделал: бросил кирпич в Танино окно и убежал, — возможно, в слезах