Конфликт между греко-православными и латинскими христианами из-за Святейшей Гробницы вызвал у Мондрелла отвращение. Обе стороны проявляли в нем всю ту убийственную взаимную ненависть и весь тот дикий фанатизм, которые стремились изжить сторонники трезвого разума. Незадолго до приезда Мондрелла расстановка сил в очередной раз переменилась. В 1688 г. соединенные силы Австрии, Польши и Венецианской республики разбили турецкую армию в сражении у Белграда, так что Гроб Господень опять оказался на попечении францисканцев. По свидетельству Мондрелла, представители соперничающих деноминаций

временами переходили к рукоприкладству даже перед самой дверью гробницы, и кровь тех и других смешивалась. Доказательство этого неистовства показал нам [францисканский] отец-настоятель: у него на руке – громадный рубец, след удара, полученного, как он рассказал, от дюжего греческого священника в одном из тех нечестивых сражений (Maundrell, p. 94).

Не стоило мечтать о новом крестовом походе за освобождением этих «святых мест», ибо «если бы удалось отвоевать их назад, сколь прискорбных раздоров пришлось бы ожидать по их поводу, если даже в теперешнем своем плененном состоянии они становятся поводом к столь не подобающим христианам злобе и вражде» (Maundrell, p. 94).

С XVIII в. разложение системы власти в Османской империи приобрело необратимый характер. Султаны потеряли реальную силу и лишь предавались удовольствиям, оплачивая свои прихоти за счет продажи должностей. Наместников больше не выбирали за их способность управлять провинцией или округом – они прокладывали себе путь во власть с помощью взяток. А обнаружив, что паши вышли из повиновения, султаны начали смещать их чуть ли не ежегодно. Это самым пагубным образом сказалось на провинциях. Чиновники, понимавшие, что вряд ли продержатся на своем месте больше года, попросту не видели смысла в том, чтобы заботиться о восстановлении обветшавших построек или совершенствовании системы управления. Поскольку их собственность по окончании срока службы часто подлежала конфискации, они стремились извлечь из подвластной территории как можно больше денег и до нитки обирали население, пуская в ход непомерные налоги, жестокую эксплуатацию, незаконную конфискацию земель и прочие хищнические методы. В сущности, Стамбул отдал империю на разграбление бесчестным чиновникам. Крестьяне, спасаясь от жадных пашей, стали покидать селения, и земля, и так уже разоренная набегами бедуинов, пришла в полное запустение. Французский дипломат Лоран д'Арвье, побывавший в 1660 г. в окрестностях Вифлеема, писал, что там почти не осталось населения, так как жители разбежались, спасаясь от алчности паши Иерусалима.

В 1703 г. в Иерусалиме поднялось восстание против жестоких налогов, которые ввел паша Джурджи Мухаммад. Мятежники под предводительством Мухаммада ибн Мустафы аль-Хусейни захватили цитадель, освободили оттуда всех заключенных и вынудили пашу спасаться бегством. Вместо паши правителем города стал сам Мухаммад аль-Хусейни. Только по прошествии двух лет, в ноябре 1705 г., Джурджи Мухаммад, который стал правителем (вали) Дамаска, вернулся в Иерусалим с двухтысячным отрядом янычар и восстановил в городе османское правление. Победа далась ему нелегко – отчаянное сопротивление горожан было окончательно сломлено лишь после нескольких часов кровопролитного боя.

Власть турецких чиновников слабела день ото дня. Упрямое население отказывалось платить налоги, и вали Дамаска был вынужден каждый год являться за ними с войском. Впрочем, даже вооруженная поддержка не гарантировала успеха. В османских документах XVIII в. практически нет упоминаний о доходах от Иерусалима – по-видимому, эти суммы просто не заслуживали внесения в официальные реестры по причине своей незначительности (Cohen 1973, p. 169). Паша не мог беспрепятственно путешествовать по землям своего санждака, не откупившись крупной суммой от нападения бедуинов. В итоге стамбульские власти начали прибегать к такому средству, как назначение правителей из местной арабской знати. Пашей Иерусалима поставляли влиятельные наблусские кланы Туркан и Нимр. Особенных успехов добился на этом посту Омар ан-Нимр, занимавший его с 1717 по 1731 г., а в 1733 г. назначенный повторно. Ан-Нимр сумел наладить контакты с иерусалимской верхушкой, очистил от бедуинов дороги, по которым передвигались паломники, и даже умудрялся удерживать в рамках разумного распри между христианами. Но в большинстве своем правители местного происхождения были такими же слабыми, как и прибывавшие из Стамбула. Многим не удавалось поддерживать порядок даже внутри города; иногда жители попросту не допускали в город чиновника, который был им не по нраву.

По мере того как слабела власть пашей, образующийся вакуум заполняла иерусалимская знать. Значительная часть административных постов в городе распределялись между тремя главными семействами – Хусейни, Халиди и Абу-л-Лутф. Представители этих семейств часто служили единственным связующим звеном между местным населением и османской властью. Со времени мятежа 1703 г. они старались поддерживать хорошие отношения с влиятельными людьми в Дамаске и Стамбуле, за что получали крупные земельные владения и важные посты. На протяжении всего XVIII в. клан Абу-л-Лутф поставлял иерусалимских муфтиев, Хусейни – главных судей, а Халиди – помощников судьи и секретарей шариатского суда Иерусалима. Шейх Муса аль-Халиди (1767–1832), прославленный знаток исламского права, пользовался большим уважением в Стамбуле и дослужился до должности кади Анатолии – одной из трех высших в судебной системе империи.

Иерусалим по-прежнему привлекал суфиев, а также ученых – богословов и законоведов – из Сирии и Египта. В XVIII в. в городе проживало даже больше улемов, чем веком раньше, у некоторых имелись богатые частные библиотеки. Однако медресе быстро приходили в упадок: к середине XVIII в. их осталось только 35, а позже почти все они закрылись. В результате ухудшения экономического положения в городе и обнищания жителей вакуфное имущество приходило в негодность, а также распылялось и отчуждалось. Мусульмане пытались восполнить свои потери, сдавая вакуфную собственность в аренду, а позже начали даже продавать ее немусульманам.

Положение зимми Иерусалима было ничуть не лучше положения мусульман. В начале XVIII в., когда община ашкеназов – евреев из Европы – очень быстро росла, ее руководители сумели за взятку получить у паши необходимое разрешение и построить в южной части города синагогу, иешиву и сорок домов для бедных. Но община почти сразу же залезла в долги и была вынуждена выплачивать грабительские проценты. Ашкеназы, жизнь которых достаточно осложняло уже то, что они не успели хорошо овладеть арабским языком и освоиться с местными порядками, теперь едва отваживались выйти из дому, боясь, что кредиторы схватят их и бросят в долговую яму. В 1720 г. долг вырос до таких размеров, что турецкие власти конфисковали имущество общины, и ашкеназам пришлось покинуть город. Две сотни семейств перебрались в Хеврон, Цфат и Дамаск, хотя евреям и там жилось нелегко (Peters, 1985, pp. 532–534). Лишь век спустя ашкеназы смогли снова поселиться в Иерусалиме.

После ухода ашкеназов еврейская тайфа в Иерусалиме стала целиком сефардской. Евреи жили в квартале Шараф, который по мере приближения конца века и углубления кризиса в Османской империи постепенно разрушался. Для богослужения сефарды использовали четыре соединенных между собой синагоги, построенных, как считалось, на месте иешивы рабби Иоханана бен Заккая: к синагоге бен Заккая примыкали три синагоги поменьше – Пророка Илии, Кахал Цион и Истамбули. К исходу XVIII в. все они находились в самом плачевном состоянии. Многие дома еврейского квартала пустовали и, оставленные без присмотра, постепенно разрушались; на улицах повсюду валялись кучи гниющего мусора. Местные обитатели постоянно болели, смертность среди них была довольно высокой. Синагоги едва стояли. Стены обваливались, крыши протекали, и в ненастье богослужения приходилось проводить в спешке, чтобы успеть, пока синагоги не залило. Нередко евреи, собравшиеся в синагогу на молитву, в слезах уходили оттуда.