Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, за год до переворота были определены основные его движущие силы: КГБ, армия и люмпен-пролетарии.
Органы ВЧК — КГБ были мощной пружиной из высоколегированной человеческой стали, прочно сидящей на двери тоталитарной системы. Настолько жесткой, что долго удержать эту информационную дверь открытой ни у кого не хватало сил. И вот крепившие ее до недавнего времени шурупы марксистско-ленинской идеологии насквозь проржавели. Пружина беспомощно болтается на двери, грозя рухнуть кому-нибудь на голову. Ее нужно снять и переплавить в колокольчики, которые в цивилизованных странах висят при входе в аптеки, уютные магазинчики и кафе.
КГБ — это еще и лайковая перчатка большевистской мафии с зашитой в нее свинчаткой антиконституционных и антигуманных методов агентурно-оперативной деятельности. С ней можно легко, непринужденно и даже элегантно побить беззащитного противника. А когда она снята и сохнет от безделья в кармане, ее хозяину-рецидивисту трудно, просто невозможно долго удержаться от того, чтобы снова не пустить ее в дело. Особенно когда на него показывают пальцем, как на разбойника с большой дороги. Именно это я и имел в виду, отвечая "Взгляду" на интересовавший его вопрос.
Потом писал об этом в "Столице". Но статья была огромная, и пришлось сократить ту часть, где проводилась параллель между событиями 1956 года в Венгрии и января 1991 года в Литве, говорилось о том, что Крючков, как заурядный уголовник, имеет стабильный, хорошо разработанный, бронетанковый почерк решения крупных политических задач. По поводу профессионализма этого "полководца" там было сказано: "Один труп (лейтенанта из группы "Альфа") и два почетных пенсионера (генералы Пирожков и Бобков) — разве это потери в наступательном бою с целым государством? Право же, такой успех заслуживает салюта наций на Старой и Лубянской площадях…"
И был салют, но лишь через полгода и по-другому, прямо противоположному поводу. Народ стряхнул с плеч Старой площади партаппаратную грязь и вымел с Лубянки засиженного голубями бронзового Феликса. А Крючков и его единозлоумышленники оказались там, куда они хотели замести инакомыслящих.
А за три дня до салюта Победы демократии жена разбудила меня со словами: "Горбачев снят, власть в руках Крючкова, Пуго и Язова".
"Козлы вонючие", — привычно подумал я и приоткрыл глаза. Взгляд упал на мертвый экран стоящего в ногах кровати телевизора с перегоревшей трубкой. Спросонья казалось, что он покрыт серебристыми пупырышками и похож на кожу старого утопленника. Поискрившись под утренним солнышком (природа, как и я, еще не очухалась от Заявления ГКЧП и лишь через несколько часов залилась дождями), пупырышки сложились в напряженно-улыбчатое лицо рыцаря пера и кинжала из пресс-центра КГБ. Это был "Взгляд" из октября 90-го.
Рыцаря не было слышно. Уши залило музыкальной классикой из кухонного громкоговорителя.
"Мы уже другие… О перевороте не может быть и речи… На Лубянке подвалов нет… Какие миллионы агентов? Нет, их ровно в миллион раз меньше… Крючков — настоящий профессионал, потому что у него двадцать три года выслуги…" — читал я по губам призрака.
Через три дня, отвечая на вопрос корреспондента, какими мотивами он руководствовался, назначая в 1989 году Крючкова на пост председателя КГБ, спасенный Президент СССР скажет: "Импонировало то, что он меньше профессионал, чем другие. Иногда это хорошо…"
19 августа логика и вера шептали мне, что все кончится хорошо и быстро. И я повторял эти слова каждому, кто звонил мне в то утро. И на чем свет стоит материл по телефону восьмерых чинодралов, покусившихся на такую юную, такую милую и глупую демократию. Говорил, что все это — на неделю, максимум на две, не больше, потому что нет среди насильников ни одного умного и ни одного авторитетного. И друзья говорили мне то же самое, хотя знали, что и телефон и квартира прослушиваются 12-м отделом Комитета. А я клал трубку, задирал бороду к потолку с микрофонами и слал проклятия на головы тех, кто служит подонкам. Пусть сегодня простит мне те слова Бог. Пусть простят и те девочки, которые их слышали: ведь в 12-м отделе в основном работают женщины (с тех пор, как узнал, что квартира оборудована оперативной техникой, я наговорил им немало колкостей).
Откуда знал? Один генерал КГБ, старый собутыльник Крючкова, в июле месяце увидел у него на столе две сводки (распечатки) мероприятия "Т" (негласный слуховой контроль помещений). В одной из них была зафиксирована беседа у меня дома с двумя друзьями 6 июля 1991 года, в другой — мое интервью корреспонденту немецкого радио "Дойче велле" Владимиру Йоневу двумя днями раньше в номере гостиницы "Белград-2". И генерал по пьянке (ведь трезвым на такое, как и в революцию, не пойдешь) пересказал их содержание человеку, который со мной знаком.
Кстати, я предупредил Йонева, что нас наверняка слушают чекисты, и, принимая в расчет это обстоятельство, заметил, что у Крючкова есть выбор — стать либо первым реформатором КГБ, либо последним консервативным руководителем этой организации, и что если в стране прольется кровь, то он будет ответствен за нее больше других. Поскольку нет в стране более информированного человека, чем Владимир Александрович, и ему ли не знать, что демократические преобразования в стране поддерживает куда больше людей, чем ему бы хотелось. Ну и посетовал на то, что Крючков к словам таких "перевертышей", как я, к сожалению, не прислушивается. Хотя на другой день после моего выступления в том октябрьском "Взгляде" приказал докладывать ему тексты всех публикаций и интервью бывших сотрудников КГБ.
Узнав о наличии в квартире оперативной техники, я чуть было не устроил по этому поводу грандиозный скандал. Была мысль изъять ее в присутствии "Взгляда" и иностранных корреспондентов. Мне ли не знать, где следует искать микрофоны? Но отказался от этой затеи. Будучи крещенным в православие, решил воспринимать связанный с подслушиванием психологический дискомфорт по-христиански, как Божью кару за то, что, работая в КГБ, много лет внедрял такие же микрофоны в квартиры других людей. Со дня принятия этого решения дискомфорта уже почти не ощущал.
Ломать голову над причиной негласного контроля не пришлось. Я не шпион, секретов не разглашаю. Говорю только то, что известно любой иностранной разведке. Оставалось одно: следили, как за инакомыслящим. В условиях демократизации и гласности это означало, что готовились оперативные материалы для обоснования будущих репрессий. Ведь после переименования 5-го управления (борьба с идеологическими диверсиями)
