Беспризорников привели на Лубянку, накормили чаем и бутербродами. Всех их расспросили о пожеланиях. С Дубининым беседовал один из нашедших его чекистов — Дзержинский. Он расспросил о пожеланиях, о намерении учиться. Позднее, переодев беспризорников в новую одежду, их отправили по детдомам. Встреча запомнилась беспризорнику. Его стихией стала наука. Профессором, доктором наук он стал в 28 лет. Позднее он станет известным генетиком, академиком.

Это не был единственный случай. Водитель Дзержинского вспоминал о похожем случае: «Он, как правило, очень поздно заканчивал работу, и я его отвозил сначала в ВЧК, а затем уже домой, в Кремль, часто совсем поздно ночью. Однажды мы ехали из НКПС по Мясницкой улице (ныне улица Кирова). На улице днем в специальных котлах варили асфальт, ночью же в этих котлах ютились беспризорные дети. Феликс Эдмундович велел мне остановиться около одного из котлов. Выйдя из машины и подойдя к котлу, он извлек оттуда ребятишек. Часть из них тут же разбежалась. Феликс Эдмундович взял оставшихся ребятишек к себе в машину, и мы поехали на Лубянскую площадь, в ВЧК. Ребята были в восторге от поездки на машине, но, когда сошли у подъезда ВЧК, несколько из них все же убежало. Остались трое. Они пошли с Феликсом Эдмундовичем в здание ВЧК. Потом, когда я отвозил Феликса Эдмундовича домой, он рассказал, что ребят отвел в свой кабинет, там их накормил, побеседовал с ними. Они согласились пойти в детский дом, а сейчас спокойно спят в одной из комнат ВЧК»[1055].

Были и другие события 1919 г., когда Дзержинский принимал участие в решении проблем детей. Так, 3 сентября 1919 г. на заседании Политбюро, в котором участвовал и Дзержинский, было принято решение через надежных людей оказать материальную помощь бедствующим детским колониям на захваченных белыми войсками А. И. Деникина территориях[1056].

Во время советско-польской войны Дзержинский также не забывал о детях, более всего страдавших от Гражданской войны. Так, находясь в конце августа 1920 г. в Минске, он предложил открыть в городе детский дом-интернат для беспризорных и голодных детей. В открывшийся вскоре детдом поместили сразу несколько десятков детей-сирот[1057].

В конце 1920 г. ВЦИК послал в командировку А. Д. Калинину в освобожденные от белогвардейцев юго-восточные районы Европейской России, чтобы выяснить, в каких условиях находятся там дети. Вернувшись в Москву, она встретилась с Дзержинским, предоставив ему отчет о поездке: «Война, голод и эпидемии с каждым часом все больше и больше уносят в могилу отцов и матерей. Количество сирот и беспризорных детей растет с ужасающей быстротой. Дети, как это наблюдается во всех не только голодающих, но и производящих губерниях… десятками ходят голодные, холодные по миру за подаяниями, научаются разврату, обворовывают и наводят панику и ужас на села и деревни…»[1058].

Она же сообщила о стихийной волне передвижения детей на юг — по железным дорогам. По пути они объединялись, создавали настоящие эшелоны, располагаясь на больших узловых станциях целыми лагерями. Этот детский поток растет ото дня на день и принимает угрожающий характер. В поисках выхода из этого положения начальник эвакопункта Кавказского фронта издал совершенно недопустимый приказ: поставить заслон и не пропускать ни одного такого ребенка в пределы Кавказа. Такие же заслоны встречали детей на Дону и в других местах. Ребенок попадает тут, как в западню, и, куда бы ни повернулся, всюду наталкивается на оружие. Он дичает, становится похож на звереныша, начинает искать средства, чтобы прорвать эту сеть любым способом, даже оружием. В приютах и детдомах, посещенных Калининой, детям жилось не лучше — они страдали от голода и холода, чесотки. В детских домах, рассчитанных на 40–50 детей, находилось 150–200. Дети спали по 6–8 на одной кровати, ели руками из консервных банок. Не было даже тряпья на обмотки. Дети ходили босиком, обмораживая ноги[1059].

Доклад подтвердил сведения, которые имел сам Дзержинский. Он незамедлительно связался с Лениным и предложил незамедлительно начать решать проблему. После он позвонил по телефону Наркому Просвещения А. В. Луначарскому, предложив незамедлительно встретиться. Яркое воспоминание об этом телефонном звонке сохранил А. В. Луначарский: «В один из дней того периода Феликс Эдмундович позвонил мне и предупредил меня, что сейчас приедет для обсуждения важного вопроса. Вопросов, на которых перекрещивались бы наши линии работы, было очень мало, и я не сразу смог догадаться, о чем же таком хочет поговорить со мною творец и вождь грозной ЧК.

Феликс Эдмундович вошел ко мне, как всегда, горящий и торопливый. Кто встречал его, знает эту манеру: он говорил всегда словно торопясь, словно в сознании, что времени отпущено недостаточно и что все делается спешно. Слова волнами нагоняли другие слова, как будто они все торопились превратиться в дело.

— Я хочу бросить некоторую часть моих личных сил, а главное сил ВЧК, на борьбу с детской беспризорностью, — сказал мне Дзержинский, и в глазах его сразу же загорелся такой знакомый всем нам, несколько лихорадочный огонь возбужденной энергии.

— Я пришел к этому выводу, — продолжал он, — исходя из двух соображений. Во-первых, это же ужасное бедствие! Ведь когда смотришь на детей, так не можешь не думать — все для них! Плоды революции — не нам, а им! А между тем, сколько их искалечено борьбой и нуждой. Тут надо прямо-таки броситься на помощь, как если бы мы видели утопающих детей. Одному Наркомпросу справиться не под силу. Нужна широкая помощь всей советской общественности. Нужно создать при ВЦИК, конечно, при ближайшем участии Наркомпроса, широкую комиссию, куда бы вошли все ведомства и все организации, могущие быть полезными в этом деле. Я уже говорил кое с кем; я хотел бы стать сам во главе этой комиссии; я хочу реально включить в работу аппарат ВЧК. К этому меня побуждает второе соображение: я думаю, что наш аппарат один из наиболее четко работающих. Его разветвления есть повсюду. С ним считаются. Его побаиваются. А между тем даже в таком деле, как спасение и снабжение детей, встречается и халатность и даже хищничество! Мы все больше переходим к мирному строительству, я и думаю: отчего не использовать наш боевой аппарат для борьбы с такой бедой, как беспризорность?

Я не мог найти слов в ответ. Если само предложение поразило меня и своей оригинальностью, и своей целесообразностью, то еще больше поразила меня манера, с которой оно было сделано. И тут был все то же «весь Дзержинский». И тут то же взволнованное, словно на кого-то рассерженное лицо, раздувающиеся ноздри, как будто вдыхающие веяние бури, те же горящие глаза. Дело, как будто бы постороннее обычным интересам человека, а вот прикоснулось к нему, и он уже вспыхнул, и уже горит, и уже течет от него богатым током волнующее, побуждающее к творчеству живое электричество»[1060].