Когда мы летели в Пуэрто-Эскондидо, Мэн, Попокатепетль, вулканический страж Мехико, активно извергал свой красный гнев. Турбулентность, подпитываемая вулканом, имела неприятный побочный эффект: на мою сумку упал груз вонючей рыбы. «Я приехала, чтобы отыскать морских существ, вот они и нашлись», – прагматично думала я, по второму разу пытаясь отстирать свой багаж. Возможно, это было хорошим предзнаменованием для моих поисков – кое-какие морские существа уже сами нашли меня.

Пуэрто-Эскондидо означает «скрытый порт», хотя в последние примерно двадцать лет это место ничуть не скрывалось от орд серферов и искателей солнца, которые налетают сюда каждый сезон и, естественно, служат источником дохода для семей продавцов футболок. Это не самое многообещающее место для поиска старых традиций. Каждый вечер несколько лодок выходят в море, чтобы вернуться на рассвете и устроить на песке рыбный аукцион, но большинство людей прибывает со стороны, чтобы подзаработать на туристах. Кое-кто из местных смутно слышал о пурпуре: Альфонсо, учитель испанского, которого мы каждое утро видели в кофейне «Кармен» в поисках новых клиентов-туристов, сказал, что он слышал, что этих улиток иногда называют «маргариты». Моя подруга – и писательница, пишущая о еде, которая каждый вечер при помощи компаса пытается определить, какое место идеально подойдет для коктейлей с видом на закат, – заметно оживилась, но это, по-видимому, не подразумевало соль по краю емкости, как в одноименном коктейле. Альфонсо пожелал mucha suerte – удачи – в наших поисках и сказал, что она нам наверняка понадобится. Позже Джина из туристического бюро также пожелала нам удачи. «По-моему, теперь почти никто так не красит», – сказала она, но посоветовала нам проследить за двумя местными жителями, Хуаном и Лупе, описав их как «первых серферов Пуэрто-Эскондидо: все еще здесь, все еще хиппи». Ты узнаешь их по черным лабрадорам-ретриверам, сказала она, и по красно-синим волосам, окрашенным, по-видимому, натуральной мексиканской морской краской. Я представляла их себе новоявленными Геркулесами Нового Света, гуляющими c собаками по пляжу и открывающими для себя пурпур, но за те два дня, что мы провели в городе, я их не нашла. «Наверное, спят», – сказала Джина.

На третий день мы взяли напрокат белый «фольксваген-жук» и отправились вглубь страны, подальше от побережья. Может быть, краску и добывали на побережье, но красильщики часто приезжали из глубинки. В прежние времена, когда еще не было автобусов, группы мужчин каждый ноябрь отправлялись из своих горных деревень, чтобы пройти пешком сто пятьдесят километров до Пуэрто-Анхеля. В их рюкзаках лежали мотки беленого хлопка, которые им доверяли женщины из окрестных селений. Мужчины оставались на берегу всю зиму, каждую ночь развешивая гамаки между пальмами на берегу, пока суровая погода ранней весны не делала их поиски слишком опасными. Каждые несколько лет один или два красильщика погибали, унесенные волнами, но большинство возвращались домой и приносили нити, теперь фиолетовые и пропахшие морским чесноком.

Первым городом, до которого нам удалось добраться, был Джамильтепек, расположенный примерно в шестидесяти километрах от Пуэрто-Эскондидо. Согласно прочитанной мной статье, именно там Сантьяго де ла Крус, один из последних оставшихся красильщиков мексиканским пурпуром, держал небольшую ремесленную мастерскую. Но когда мы начали искать его, ни владельцы магазинов, ни таксисты не слышали ни о Сантьяго, ни, что встревожило меня еще сильнее, о каких-либо ремесленных мастерских. Беспокойно спрашивая себя – не зря ли мы пересекли полмира? – мы пообедали в уличной такерии рядом с рынком Хамильтепека. Новость о наших поисках уже разнеслась по рынку, и одна из множества женщин, толпившихся вокруг и глядящих, как мы едим, сказала, что знает кого-то, кто, возможно, слышал о Сантьяго. Она подозвала старика, тот кивнул и повел нас к крошечному магазинчику. Он был примерно такого же размера, как разбитые финикийские чаны, которые я видела в Библосе, хотя эта постройка была из бетона, так что столько же столетий она не протянет. Там обнаружилась женщина, многообещающе закутанная в шали с лиловыми кистями. Она сказала нам, что Сантьяго дома, но будет в магазине ближе к вечеру. Ее звали Офелия, она была его сестрой.

Оставшееся до вечера время мы провели в Пинотепа Насьональ – торговом городке, где проживает большая часть из трехсот пятидесяти тысяч миштеков Мексики. Мы посетили большой крытый рынок, и именно там я увидела одежду, которую искала: те же фиолетовые, красные и синие полосатые юбки, или posahuancos, которые так восхищали Натолл восемьдесят пять лет назад. В основном их носили пожилые женщины. До недавнего времени женщины-миштеки ходили топлес, но теперь они носят яркие фартуки с цветочным узором, закрывающие грудь. Я спросила пожилую продавщицу лука, можно ли сфотографировать ее фиолетовую юбку. Она отрицательно покачала головой, но затем мы обе услышали хор неодобрения из мясной лавки позади нас. Две работающие там молодые женщины поддразнивали ее, говоря: «Давай, не порти настроение», – а еще, кажется, убеждали ее на миштекском языке. Она пожала плечами и улыбнулась в камеру, а ее юные подруги зааплодировали.

В конце дня мы вернулись в Хамильтепек. Сантьяго сидел в кресле и вышивал белую рубашку. Он просиял от удовольствия, когда услышал, что мы приехали из Гонконга, чтобы отыскать его. «Тебе повезло, – сурово сказал он. – Я старый человек. Я мог бы быть уже мертв, и тогда как бы вы нашли караколу?» Он выглядел достаточно молодо в свои пятьдесят один, но последние восемь лет страдал от сахарного диабета. «Una tortilla per dia, – всего одна лепешка в день», – простонал он, качая головой от осознания гастрономической трагедии. Когда-то Сантьяго заинтересовался местными красильными традициями, а шестнадцать лет назад впервые отправился на поиски моллюсков в сопровождении старика, бывшего прежде одним из постоянно странствующих собирателей пурпура. С тех пор он ходил за ними, как только выдавалась возможность. Местные жители считали его эксцентричным, но он не обращал на это внимания. Он согласился на следующий день отвезти нас на пурпурный берег, хотя и предупредил, что может быть сложно нанять лодку. «Это опасно: мы должны отправиться с другими людьми. Один – чтобы найти, и один – чтобы наблюдать. Люди порой погибают, делая это».

Мы встретились с ним сразу после рассвета и отправились на побережье. В дороге Сантьяго рассказывал нам о трех цветах караколы, напоминающих мексиканский флаг, разве что с морской раковиной вместо орла. «Сначала белый, – сказал Сантьяго. – Потом он становится зеленым, а потом – пурпурным или красным, это мы называем morado». Из-за белого цвета сам процесс называется «доение». В 1983 году японская компания Purpura Imperial получила от мексиканского правительства контракт на сбор пурпура для окрашивания кимоно. Но они убивали улиток, а не сохраняли их, как это делали миштеки, и в конце концов, после нескольких лет сопротивления со стороны защитников окружающей среды, контракт был расторгнут, а миштеки получили исключительные права на окраску пурпуром в Оахаке.

В Японии существует долгая история почитания пурпурного цвета: фиолетовый традиционно был цветом победы в соревнованиях, это был цвет ткани, используемой синтоистскими жрецами для обертывания самых драгоценных предметов в храме, цвет одежды и кистей самого высокого судьи сумо. В Японии этот цвет называют мурасаки (что звучит удивительно похоже на «мурекс»), и это слово стало псевдонимом автора великого литературного произведения VIII века, «Сказки о Гэндзи», которая называла себя Госпожой Мурасаки или Госпожой Пурпур. У японцев имелся собственный пурпурный моллюск – рапана безоар, но он встречался очень редко, и по большей части пурпур делался из растения семейства огуречных, murasaki-so, – воробейника лекарственного[264]. Поэтому неудивительно, что японцы были готовы заплатить целое состояние за мексиканский пурпур, хотя, возможно, компания не учитывала дипломатические проблемы, которые это вызовет, и явно не заботилась об экологии.