скотины, но работой на Божественных дойках, заготовлением зерна, а также следят за порядком в воловнях, плетут венки для избранных сущностей и разбирают скотину из карнавального стада, возвращая ее в движение по обычным кругам. Но в исключительных случаях Хозяин направляет Пастухов с именами в стада, где происходит что-то непредсказуемое, нежелательное и сложное, и где обычный Пастух, без имени, не в силах воздействовать на поголовье должным образом и нуждается в помощи. Пастухи с именами не отличаются от нас никакими возможностями или особенностями, кроме одной — имя их действует почему-то магически: успокаивает непокорных и побуждает к движению застывших. Вот посудите, коровы: вы обращаетесь ко мне просто — Пастух, — а если вы промычите, предположим, «Илья»… Есть разница в отношении к Пастуховскому образу?

— Я даже вздрогнула, когда вы сказали «Илья»… — призналась Овсянка.

— Да, как-то более значительно… — согласилась Елена.

— И страшно почему-то ослушаться, — сказала Мария-Елизавета, — и даже задать неуместный вопрос…

— Ну, мы, Пастухи без имен, не завидуем именным Пастухам, но завидуем только их сумкам, украшенным бисером… Впрочем, дело не в этом… Итак, Хозяин послал Пастуха Еремея унять взбесившийся гурт, который состоял из быков и коров третьего круга и по пути к водопою наткнулся на заросли белены и объелся ее. Что в проекционной иллюзии, что в Божественной плоскости белена — все одно, и траву, поглощенную вами, по сравнению с ней можно считать развлечением. Гурт взбеленился, перестал слушаться своего Пастуха, растоптал близлежащие посевы пастушьего табака, обожрал нежнейшие всходы ржи и пшеницы, росшие позади табака, налетел на здание воловни и обрушил его, так что несколько особей оказались придавленными, стал преследовать стадо коров, поддевая в ужасе убегавших своими рогами, и в итоге остановился, как бы одумавшись, но на самом-то деле, как понял Пастух, это была передышка. Коровы гурта возомнили себя быками и, подняв головы к небу, стали дико мычать, вызывая на бой разум недосягаемых сфер, быки же решили, что они — Пастухи, и стали гонять Пастуха, как скотину, и Пастух этот только и делал, что ускользал от их рогов и копыт и щелкал бичом, стараясь удержать взбеленившихся особей на ограниченной территории, чтобы не пострадала еще и другая скотина, пасшаяся где-то поблизости. Особенно неистовствовали быки и коровы с подпиленными рогами… Да и с неподпиленными, собственно, тоже… Было ясно одно: расхлебывать непорядок придется специальному Пастуху… Еремей прибыл к стаду по указанию Хозяина и первым делом удалил обычного Пастуха, совершенно потерявшего власть над осатаневшей скотиной. А затем сам обратился к непокорному стаду: «Я теперь ваш Пастух, смиритесь, войдите в закон». Но у быков только пена пошла от злости и глаза налились кровью, они утробно мычали, падали на передние ноги и рогами взрывали поверхность, а коровы оставили свой вызов великому своду и первыми стали бодать Еремея. Бич был бесполезен — хотя Еремей и треснул им несколько раз с оттяжкой над головами взбесившихся, но только усугубил положение: теперь уже и быки разом бросились бодать Еремея. Посланник Хозяина мог, конечно, и отступить, начать ускользать от взбесившихся тварей, но велико было в нем чувство достоинства и Пастуховской ответственности за Божественную скотину, перед которой он, конечно, не пал на колени, но страстно и даже слезно воззвал: «Смиритесь, взбесившиеся и осатаневшие, за вас же пекусь и плачу, остановите свою очумелость, всему есть предел!» Какой там! Его и не слышали, а только еще сильнее стали бодать, напирать и топтать, как будто не понимая того, что нет в мире сил, способных уничтожить вечный Пастуховский эфир! Последнее, что оставалось гордому и непреклонному Еремею, это использовать свое высокое имя, произнеся его вслух, но Пастух не успел, не дали! Навалились всем стадом и растоптали Пастуховский эфир на кусочки, которые в этот момент выражали только жалость и сострадание к взбесившимся особям и поэтому были самых нежных цветов: розоватых, салатовых, голубых и лиловых… Смяли грубо эти кусочки копытами, а потом еще, издеваясь, помочились на них, а одна сука-корова даже навалила сверху огромную кучу Божественного навоза, хотя и полезного, нужного, бесценного вещества, но все же в данный момент выглядевшего хамским испражнением. Шикарный халат, подаренный в проекционной иллюзии Еремею одним пастухом из тех мест, где выросла и откуда исчезла потусторонняя тень нашей Джумы, разодрали, можно сказать, по ниткам и клочьям, тюбетейку, пожертвованную вместе с халатом от восточно-проекционной пастушеской широты, изжевали и втоптали в черную грязь, кнут Еремея умудрились разорвать на кусочки, сумку порвали, и бисеринки с нее рассыпались по поверхности, железную табакерку цинично расплющили, десятки раз ударив по ней копытами так, что даже выбили искру, слезинку же, выкатившуюся из Пастуховского кристаллика зрения, даже и не заметили…. Остановились, думая, что бы уничтожить еще, и тут один бык, выискивая, что же еще дотоптать, над какими останками поглумиться, поднес глаз свой паршиво-красный близко к поверхности и увидел с очень близкого расстояния надпись на сплющенной табакерке: ЕРЕМЕЙ. Увидев это, бык мгновенно, как по волшебству, сник, потух, затих. Думал, думал, а потом не по-бычьи провыл с дикой грустью, с отчаяньем: «Это же был Еремей… Что же мы наделали, стадо!» Сам бык, как и другая взбеленившаяся скотина, знать-то не знал, кто такой Еремей и чем отличается он от других пастухов, но слово, увиденное на табакерке, потрясло его от рогов до копыт! «Это был Еремей, — промычал он снова и тихо, с раскаянием, — что же мы сотворили…» — и опустил повинную голову чуть ли не до поверхности, как будто кланяясь расплющенной табакерке… «Еремей! Еремей! — замычало все стадо разом. — Мы же не знали, горе нам, это был Еремей!..» Тут, видимо, по воле Создателя и желанию Намерения, которые иногда управляют явлениями, происходящими в Божественной плоскости, поднялись ветер и пыль, и стадо, плача, мыча и сопливясь, бестолково столпившись, шля на себя проклятья, простояло под этими ветром и пылью так долго, что быки и коровы похудели за это стояние чуть ли не вдвое. Наконец, непогода прошла, и скотина, собрав копытами и губами обрывки того, что осталось от вещей Еремея, в страхе трясясь и отводя свои взгляды, отдала собранное проходящему мимо Пастуху отары овец: сплющенный овал табакерки с сохранившимся именем, рваную сумку, кусок бича, помятую тюбетейку и слезинку, которую одна из коров все же увидела на поверхности, подняла своим языком и так и держала на высунутом языке в течение стояния, чтобы случайно не проглотить эту бесценную, маленькую, как капля воды, Пастуховскую плоть. Ну, шепот Подслушивателя разнес по Божественной плоскости реакцию высшего разума: