С каждым месяцем Гитлер становился все неразговорчивее. Он явно предпочитал мое общество, поскольку со мной мог расслабиться и не вынуждать себя поддерживать беседу, как приходилось с остальными гостями. Во всяком случае, с осени 1943 года обед с ним превратился в суровое испытание. В полном молчании мы расправлялись с супом, затем в ожидании следующего блюда обменивались замечаниями о погоде, и Гитлер обычно отпускал едкое замечание о некомпетентности бюро прогнозов. В конце концов разговор возвращался к качеству еды. Гитлер был в высшей степени доволен своей поварихой и расхваливал ее знание вегетарианской кухни. Если какое-то блюдо Гитлеру особенно нравилось, он предлагал мне попробовать.

Он вечно боялся растолстеть. «Об этом не может быть и речи! Только представьте меня с пузом! Это поставит крест на моей политической карьере!» После подобных высказываний он часто вызывал ординарца и приказывал положить конец искушению: «Пожалуйста, уберите это блюдо. Оно мне слишком нравится». Даже здесь, в Ставке, он не упускал случая поиздеваться над любителями мяса, но меня никогда не пытался обратить в свою веру. Он даже не возражал против бокала «Штайнхагера» после жирной пищи, хотя с сожалением замечал, что при его диете это ни к чему. Если подавали мясной бульон, то я был уверен, что он заговорит о «трупном чае»; увидев на столе раков, он заводил рассказ об умершей старухе, чье тело родственники сбросили в ручей, чтобы приманить побольше раков; а если приносили угрей, то нам предстояло выслушать, что они лучше всего ловятся на дохлых кошек.

Прежде, во время трапез в рейхсканцелярии, Гитлер никогда не стеснялся повторять истории столько раз, сколько ему хотелось. Теперь же, когда поражения на фронтах следовали одно за другим и неумолимо приближалась катастрофа, подобные повторения следовало считать признаком его особенно хорошего настроения, ведь по большей части за столом царила гробовая тишина. У меня создавалось впечатление, что Гитлер потихоньку угасает.

Во время трапез или оперативных совещаний, длящихся часами, Гитлер приказывал собаке лежать в предназначенном ей углу. Она выполняла приказ с недовольным ворчанием, а когда чувствовала, что за ней не следят, подползала поближе и после нескольких искусных маневров в конце концов устраивала морду на хозяйском колене. Затем снова раздавалась отрывистая команда, и собака убиралась в свой угол. Как и любой разумный гость Гитлера, я старался не проявлять дружеских чувств к собаке. Не всегда это удавалось, особенно когда за обедом или ужином овчарка клала голову на мое колено и внимательно изучала куски мяса на моей тарелке, явно предпочитая их вегетарианской пище хозяина. Заметив вероломство Блонди, Гитлер тут же раздраженно отзывал ее. И все же собака была единственным живым существом в Ставке, которое пробуждало в Гитлере какие-то человеческие чувства. У нее был лишь один недостаток – она не умела разговаривать.

Отчужденность Гитлера прогрессировала медленно, почти незаметно. Начиная с осени 1943 года он, бывало, произносил одну и ту же фразу, свидетельствовавшую о том, как горько он переживал свое одиночество: «Шпеер, скоро у меня останутся только два друга: фрейлейн Браун и моя собака». В его голосе звучали такое недоверие и страдание, что я даже не пытался убедить его в своей преданности. И это единственное предсказание Гитлера полностью сбылось, но его заслуга лишь в том, что он выбрал верную любовницу, а собака во всем от него зависела.

Позже, за много лет тюремного заключения, я понял, что значит жить в состоянии постоянного психологического напряжения. Только тогда мне пришло в голову, что жизнь Гитлера во многом была аналогична жизни заключенного. В его бункере, лишь в июле 1944 года ставшем похожим на склеп, всегда были толстые стены и потолки, как в тюрьме. Железные двери с железными засовами охраняли малочисленные входы и выходы, и даже редкие прогулки за колючей проволокой дарили ему не больше свежего воздуха и контактов с природой, чем кружение узника по тюремному двору.

Рабочий день Гитлера начинался с послеобеденного оперативного совещания около двух часов дня. Сторонний наблюдатель не заметил бы отличий от совещаний, проводившихся, например, весной 1942 года. Практически те же генералы и адъютанты собирались вокруг большого стола, на котором расстилали оперативные карты. Однако события прошедших полутора лет оставили глубокие следы: все присутствующие явно постарели и устали, а призывы и приказы фюрера воспринимали весьма сдержанно и равнодушно.

Сначала обсуждались положительные аспекты. Судя по показаниям военнопленных и разведдонесениям с русского фронта, силы врага должны были вот-вот иссякнуть.

Наступающие всегда несут большие потери в живой силе, но даже с учетом огромного превосходства России над Германией в численности населения ее потери все равно были ошеломляющими. Самые незначительные наши успехи раздувались в ходе этих дискуссий до колоссальных масштабов, дабы убедить Гитлера в том, что в конце концов мы обескровим армию Советов и остановим ее наступление. Более того, многие из нас верили, что Гитлер сумеет закончить войну в нужный момент.

Йодль представил Гитлеру доклад с прогнозом развития событий на следующие несколько месяцев. Одновременно он попытался вернуть себе возможность выполнять обязанности начальника штаба оперативного руководства, которые последовательно узурпировал Гитлер. Йодль прекрасно знал о недоверии Гитлера к доводам, основанным на расчетах. Даже в конце 1943 года Гитлер с презрением говорил о докладной записке генерала Георга Томаса, в которой тот чрезвычайно высоко оценил советский военный потенциал. Гитлер был так раздражен, что вскоре после получения докладной записки запретил Томасу и всему ОКВ впредь заниматься подобными изысканиями. Когда осенью 1944 года мое управление планирования, надеясь помочь штабу оперативного руководства войсками принимать решения, провело исследование возможностей вражеской военной промышленности, Кейтель не преминул упрекнуть нас в излишнем усердии и запретил передавать подобные документы в ОКБ.

Йодль прекрасно понимал, сколь серьезные препятствия ему предстоит преодолеть, а потому поручил молодому полковнику авиации Кристиану вкратце изложить суть вопроса на оперативном совещании. Выбор пал на Кристиана, поскольку он был женат на одной из секретарш Гитлера, неизменно посещавшей ночные чаепития, то есть обладал немаловажным преимуществом. Йодль надеялся раскрыть тактические планы врага на более или менее длительный период времени и сделать выводы о том, какие последствия это будет иметь для нас. Из всей этой затеи я помню лишь, как полковник Кристиан показывал не проронившему ни слова Гитлеру различные пункты на нескольких больших картах Европы. Во всяком случае, у Йодля ничего не вышло.

Не встречая никакого сопротивления со стороны военного командования, Гитлер продолжал принимать все решения единолично, полностью пренебрегая анализом военной ситуации и материально-технического обеспечения войск. Он не опирался на исследовательские группы, которые могли бы проанализировать все аспекты наступательных операций, оценить их эффективность, предусмотреть вероятные контрмеры противника. Персоналы штабов обладали более чем достаточными знаниями для ведения современной войны – требовалось только ставить перед ними цели. Правда, Гитлер воспринимал информацию о ситуации на отдельных участках фронта, но предполагалось, что обрывочные сведения могли соединиться в единое целое лишь в его голове. Так что фельдмаршалы и ближайшие помощники Гитлера выполняли лишь функции советников, ибо решения он обычно принимал заранее и изменениям подлежали лишь несущественные детали. К тому же он не пожелал извлечь урок из результатов Восточной кампании 1942–1943 годов и повторял одни и те же ошибки.