Все шло так, как и должно было идти: морозный январь и раннее утро, в котором больше не было Вирга Сафина. Не было в квартире, по которой я выписывала мучительные круги.

Немного успокоившись, я остановилась, перевела дыхание и поспешила в душ. Упругие струи горячей воды остро резанули мое тело и, потянувшись к бутылочке с шампунем, я начала ощущать себя совершенно другим человеком. В моем облике появились человеческие черты, а мое тело прекратило быть жестким сооружением из колючей проволоки и разбитых острых осколков. Когда обновленная я вышла из душа, то поняла, что теперь смогу жить.

Я высушила волосы феном, позавтракала, оделась потеплей и поехала в поселок к дому Вирга Сафина, чтобы посмотреть, во что превратился дом.

В этот раз дорога показалась мне особенно долгой. Электричка ползла невероятно медленно, проводами постанывая свою унылую песню. В промежуточных станциях в вагон забивались какие-то попрошайки и бомжи. Все казалось плавающим в тумане, превращающем все предметы и людей, окружавших меня, в какую-то сплошную, бесформенную кучу, в которой людские руки и ноги, соединившись с окрестными елками, превращались в дикий сюрреалистичный пейзаж. Мысли мои тоже были похожи на такое же бесформенное месиво. Они скакали по разным предметам, не заостряясь ни на чем. Так прошло два часа этой невероятно долгой дороги. Я позвонила. На звонок ответили сразу.

— Я скоро буду в доме. Уже подъезжаю совсем близко.

— Отлично! Встречу тебя и целую часть дома постараюсь хорошо протопить. В доме стоит ледяной холод. Рабочие отключили отопление. Впрочем, есть, чем топить. Рабочие притащили кучу каких-то баллонов с газом, очевидно, для сварки. Я постараюсь подключить этот газ.

— Ладно, давай. Вот уж не думала, что в доме все настолько серьезно!

Когда я вышла на знакомом перроне станции, воздух показался мне кристальным. Я даже обрадовалась старому облезлому перрону, как всегда радуются старому другу, за которым не устаешь скучать. Я спешила к дому Вирга Сафина, бежала так быстро, что гравий автомобильной дороги рассыпался из-под моих ног яркими искрам. Я чувствовала себя невероятно счастливой. Какая-то сила гнала меня вперед.

Ворота были открыты, а будка охранника пуста. Возле ворот, во дворе, стоял джип — черный мерседес Вирга Сафина. Значит, Сафин был в доме.

Я побежала к дорожке, уже не сдерживаясь. Сознание мое фиксировало всякие мелочи: оконные рамы, которые вынули во втором этаже, строительный кирпич возле крыльца. Входная дверь была открыта настежь, и это было последним, что я запомнила в тот момент.

Потом… То, что произошло потом, я постараюсь описать достаточно ясно и четко, хотя в сам момент в мыслях моих царил невообразимый хаос. Я сумела навести порядок только со временем.

Не успев дойти до крыльца несколько шагов, как раздался взрыв. Мне показалось, что земля рассыпается из-под ног. Взрывная волна необычайной силы приподняла меня над дорожкой, а потом больно швырнула вниз. Упав, я покатилась. Но когда падала, успела увидеть, как сквозь разобранную крышу взметнулся к небу ослепительно — сине-рыжий сноп пламени. И весь дом сразу оказался в огне. Пламя выплескивалось из окон, из которых убрали оконные рамы, и лизало длинными языками голые камни стены, которые плавились на глазах. Это было последнее, что я видела, перед тем, как я потеряла сознание.

Очнулась я на земле. Надо мной склонилась пожилая незнакомая женщина, которая протирала мое лицо мокрой тряпкой и что-то причитала вполголоса — мне так и не удалось разобрать слов. А вокруг царила какофония ужаса: крики, вой пожарных сирен, грохот рушащихся кирпичей, звон разбитого стекла. Воздух был густым, полным копоти, сажи и дыма. В нос и в рот забивалась вязкая тошнотворная гарь.

Оттолкнув женщину, я бросилась туда, где бушевало страшное пламя, где вместо дома теперь был искалеченный, черный, горящий остов.

Чьи-то руки перехватили меня на пути к огню. Одному из пожарных удалось меня схватить. Я царапалась, отбивалась, кусалась и так истерично кричала, что двое пожарных оттащили меня в одну из «скорых», где врач сделал мне укол, после которого я впала в забытье.

Дом горел 8 часов. Пожар бушевал так, что от роскошного дома Вирга Сафина остались только обгоревшие кирпичи. Я очнулась к концу пожара и, поддерживаемая чьими-то руками, вышла из скорой. Моментально наткнулась на Меченого, который скомандовал:

— Пропустите ее вперед.

И я пошла. По идее я должна была сто раз умереть, но я шла. Шла к концу садовой дорожки, где лежало скрытое черным брезентом тело. Обгоревшее тело, небрежно всунутое в прорезиненный черный мешок.

— Вы можете говорить? — в глазах Меченого было что-то странное, то, что я не видела прежде — он словно сочувствовал мне.

— Вирг Сафин… Он был в доме… Он… в доме… был… — каждое слово давалось мне с невыносимым трудом.

— Я знаю, — Меченый кивнул на черный мешок, — он там.

— Опять вы врете! Вы все врете! — я бешено засмеялась, захлебываясь слезами, — вы специально все это придумали, чтобы меня разыграть! Это не он! Это не может быть там! Это один из рабочих!

— Мне очень жаль… — Меченый потупил глаза, — но там — Вирг Сафин. Он мертв.

У меня подкосились ноги, но Меченый подхватил меня, не дав упасть.

— Тело сильно обгорело. Но есть одна вещь, которую вы сможете опознать. Вы узнаете, несмотря на копоть. Вы сможете…

Нагнувшись над прорезиненным мешком, Меченный вынул что-то и протянул на ладони. На его ладони лежал обуглившийся треснувший объектив от фотокамеры.

— Мне очень жаль, — голос Меченного звучал так обыденно, и все так же было надо мной небо — небо, внезапно обрушившееся мне на голову, — мне очень жаль, но Вирг Сафин мертв. Похоже, взорвался газовый баллон.

Я очень четко слышала, как кричат птицы. Погребальный крик птиц надо мной. Птицы жили. А я? А Вирг Сафин? Я запрокинула голову в проклявшее меня белоснежное небо и почувствовала, что снова проваливаюсь в темноту. Бесконечный продолжительный спуск вниз.

Я очнулась в больнице, но только уже не в роскошной частной клинике, а в обычной больнице, в палате на 12 человек. Это была больница «скорой помощи», и к вечеру того же дня меня вышвырнули из нее.

За мной приехал адвокат Сафина, лысый прохиндей Виктор Степанович. Он-то и отбил меня от журналистов, осаждавших больницу, и отвез в квартиру, где остался вместе со мной. Несмотря на свою хитрость, он совершенно неожиданно проявил ко мне просто невероятную человеческую доброту. Я не наложила на себя руки и не умерла только потому, что в первые, самые страшные часы, слышала в квартире живой человеческий голос. Смерть Вирга Сафина моментально стала топ-новостью номер один.

Положив на тумбочке возле кровати фотографию Сафина, я разговаривала с ним. Глаза с фотографии смотрели на меня, не отрываясь. Живые и открытые смотрели на меня.

Я плохо помню те дни. Наверное, слишком большое потрясение отказывался воспринимать мой рассудок, и я действительно повредилась умом. Я не могла себя контролировать: то выла волком, крича в стену, то хохотала как безумная, представляя, как пожирает его тело огонь, — хохотала потому, что это было невозможно представить. Я отказывалась воспринимать его мертвым. Я не могла представить, не могла понять, что он мертв. То часами, отказываясь от малейшего движения и от еды, лежала на кровати, неподвижными глазами уставясь в одну точку, и ничто в мире не могло меня расшевелить. Адвокат Сафина пачками скармливал мне психотропы и какие-то седативные препараты, но от них не было никакого толку. Состояние мое с каждым днем становилось все хуже, и он начал задумываться над тем, чтобы сдать меня в психушку — я все чаще и чаще читала это в его глазах.