Сквозь шорох приливающих мыслей Иль краем ушной ракушки слышал с вышки голоса вопящих внизу аразов: «Биляди, биляди!» (о, родина, родина!). Цепкохвостые, голова пирамидальная, морда выдающаяся вперед — ревуны! Толкуют сипло про право на замысловатое возвращение к родным овинам — араз задним умом крепок. Интеллект гельминта! Средь них как раз появился мальчик-имам лет десяти. Одаренный оратор, высокий моралист. Чумазый. Глазенки. Так и чешет, карапуз. Орет как резаный. И менорета не надо! Что-то несуразное о величии своего божества (благо бог его убог). Про Мух! Араз раскричался; народ собрался. Бес их путает против порядка! Вот тебе и «покорность»! Барабанят лбами. Что это они — бьют зорю? Так вроде поздно.

Иль посмотрел невооруженно, задрав голову, на купол небесный. Время — за час до вечера. Как быстро тянется Стража, скоро стемнеет — на клетку набросят платок. Иль хмыкнул, отломил от вышки щепку, пососал — кисленькая. Хотел спеть громко «Мы стережем наш Сад родной» — настроение не то. Он потянулся, зевнул — ску-ушно на вышке! Ну, взял бацбум, стрелялку — автоматик «кузя» — разобрал на пружинки. Неплохой прибор. Приклад даже оснащен открывашкой. Только открывать нечего… Затем опять собрал. «А теперь то же самое на время и с закрытыми глазами! — рявкнуло в голове окающим басом старшинищи Ермиягу. — Грузи мозги, пред тем как лягнуть спать! Взыскуй высокой обороноспособности! Вострудись, глядь, не за кашу! Нефеш делать!» Кышь, кышь из памяти, старшина ушибленный, хватит араза из души тянуть…

Иль взглянул, перегнувшись, вниз — как там копошатся аразы. Их тьмы ить… мы и кутерьма сих малых гнид… Из жалости на небо отрядить! Путь тупиков, Иаков, скажем, понял сразу и преложил спустить с лестницы… Есть в сторожевой топологии такой термин — «потоки Когана» — в Сад как бы вгоняют насосом потоки аразов, и он принимает форму сферы, причем шестимерной. А потом гуманно на ощупь шерстят, авогадро высчитывают числа — хоть отбавляй!

Эх, Сад, да не приселится к тебе зло! Я, Иль, думаю, что я мог бы жить на изъеденных норами лугах бок о бок с этими существами, разбив бивак от общества испытателей природы… Они так вялы и замкнуты в себе («аразы хороши в обороне», говаривал Лапидус Аравийский, овчар волчар) — я стою и смотрю на них долго-долго, безвредные в сущности тварюги, домашние даже, пришалашные, кущеглупые, спуститься к ним и выпустить на прогулку, взяв обещанье не озоровать… Но опасно. Раньше вообще перед дежурством в чистые рубахи переодевались. Иль задумчиво отгрыз кусочек ногтя. Отродясь он не был прекраснодушным, отлично он помнил кошмарные колымосковские Подземные Переходы с их вечным мраком, тьмой тьмущей, хлюпающей под ногами ледяной крошащейся жижей и хрипло догоняющими удалыми фигурами в лохмотьях, с ломами наперевес и фонарем в зубах: «Погодь, братан, обождь!» Но там зло было хоть и беспросветно, но сызмальства привычно — «знакомый дьявол» — оно ботало в родном регистре, выло, аукало с подворотными интонациями — глупая заглотная власть! — что снижало дрожь крючка. Да и гимназия вышколила как шелкового — шершавый стал, в колючках. А уж когда Илью приблизили к Кафедре, залучили в кучу и коронку поставили — впаяли «знак» в клык, тогда совсем пришла тишь — достаточно было в сумерках мертвяще-желто оскалиться, когда преграждали тропу в метро хищный иванов и поджарый хитрый петров. Здесь же, в Саду, опасность расплывалась. Не знаешь откуда чего ждать — и расслабляешься, обмякаешь…

Здоровенный голыш ударил в щит, висящий на борту вышки, вослед еще посыпались камни. «Пращи у них, — с неудовольствием подумал Иль. — Уже до пращей доросли. Эволюция, сучара, в цвету. Что же это дальше будет?»

Наглые хамские грубые голоса доносились снизу:

— Эй, парх, живая глина! Слезай, закуски нет!

— Слышь, борода жирная, сюда иди, да! Спой, золотой! Ссышь, псарь?

— Важная птица — Жар-Страж! Петушня на палочке!

«Сколько аразам ни внушай, глупышам, что они эвакуированы в Сад от большой беды, которая ждет их под открытым небом, нет, не доходит, — грустно размышлял Иль. — Поди им растолкуй! Возникло даже бедовое подпольное движение «выковырянных», как они себя обзывают. Жалобы на тяжкую среду Сада, требование реэвакуации, права на побег и пр. А куда аразу бежать — в пустыню? Так над ней бесшумные фанерные птицы парят — Стражи Небесные — опускаются и сетью с крючками захватывают. И в железных клетках по воздуху переносят в митохондрию — в «унутренний Сад», внутрянку с овчинку. Вроде шкафа в стене. И там клетки одну на другую ставят, так что вверху сидящая салажня, новички-неофиты — на нижних гадят, а это для араза неуважение к «дедам», старшинам рода… Так что вот так что пока что мы их…»

Разномастная толпа, размахивая лапами и воинственно выкрикивая, перетекала от бараков к «запретке» и обратно, волновалась как несомая в грозу параша, одурело бурлила. Смотр сил! Маскарад! Иль, прищурясь, пытался определить «цвет». Вон строгаля приковыляли, колодники — серьезная публика, у них «шпоры» вшиты — металлические шарики, кусочки рубленых гвоздей: «Всех возьмем на кракалыгу!» Тащат ржавые «палаши» — кремневые огнестрелы — домотканых времен Мандата, выкопали из выг-ям, еще в окаменевшем дерьме. Уязвительное оружие! Рядом «немые» — каста громил, губы закручены колючей проволокой: «Не хочу с псами-пархами разговаривать!» (какой-то, перехлестывая, глаз заштопал). А там что за сморчки в черных платках сопливых на лицах — неужто «фунды»? Группа в сводках проходит как распавшаяся, но, видно, на зиму залегли, поганки, и враз вылезли. Вот тот варнак у них с двумя связанными палками очень опасный, бузотеристый, заводчик делу — такой косиорг… Рабби Акива не зря утверждал, что всего страшней укус костистого осла, славящего слам! В задних рядах брыкаются, пробиваясь поближе, — то ли это «Преупрямые муллы», то ли «Мученики Сада», отсюда не разберешь. Эти в один голос исповедуют, что если вызвавшихся обкурившихся оголтелых мюридов обмазать жиром двугорбого и погнать голыми напролом через «запретку», то они станут невидимыми — и вырвутся. Сомнительно.

Нарисовались множественные раздробленные объединиловки, и стар и млад, брал на карандаш Иль. Подчеркиваю — гады не гомогенны, у них промеж собой своя грызня идет, усиливая внутриаразское давление, распирая Сад. Присутствуют скромно, не выделяясь, лояльные шакалады — наши прихвостни. Да, есть и такие, тоже разношерстные. Был такой Рогалик, страдал он, кажется, сколиозом — талантливая личность в своем роде, шестерик не робкого десятка, донесения придумал класть в дупло. Благодаря ему хитростью были добыты знаменитые подметные «дощьки исламбека» — дощечки с подлыми призывами: «…и то Садо, а такожьде поприе тое сожегнено, и прах и пупелы, бо крв оцы…» Так этот Рогалик у аразов выдвинулся даже. Между иными гадами иройски! Разрушал замыслы. Потом его зарезали…

Иль втянул ноздрями воздух. Дым в Саду, дым с гарью — как авраамов столб до небес над горой — светлеет в вышине. Беснующаяся вокруг вышки шобла. Причем шумные какие — решительно страх и ужас потеряли, будто последний костер раздувают. И пылающие склады, авуары Рувима. Почему горенье? Случайная искра (а жизнь-то наша вообще, эх-ма, биг-банг, гибь-гнобь)? Система зеркал у аразни заработала, довертелись? Но им же самим это не в жилу, им по верованьям с огнем сидеть нельзя… Странно. Обычно араз смирно пасся в массе, не помышляя о восстании. А тут такой госет! И почему сигналов нет с других вышек — где остальные Стражи, боевые товы, шантрапа из «гелиотропов», клоуны из «гладиолусов», все эти лошаки-обормоты? О, ослушники вислоухие! Первое приходящее: «Очередной фарс Сада, малый погорелый театр, вампука рутинная — отсюда и тишь с фасада кругом». Чуть позже, панически: «Уехали все, смылись, а про меня забыли, бросили на растерзание тем самым. А те самые набросятся, всадят в мякоть по рукоять — и уйдешь из Сада в Пустые Пространства, под Шкаф… И следа не останется. Ни холмика на земле, ни дыры в небосводе. В лучшем случае в журнале наблюдений поминально упомянут: «Иль Тишайший, участвовал в подавлении Якирского возмущения аразов в лето 54-е, сложил буйну голову…»»