В отличие от склонного к аскетизму Молотова Вышинский был барином и сибаритом — любил жизнь во всех ее проявлениях. Он мало пил, вечерами гулял на даче, но питал слабость к женщинам. В МИДе у него была одна дама пышных форм, которая в конце концов стала решать все кадровые вопросы. Дипломаты перед ней унижались. При этом он оставался одиноким человеком, из близких людей — только жена и дочь. Никаких друзей. Все было относительно: сегодня — друг, завтра — враг. Какие уж тут друзья!

5 марта 1953 года наследники Сталина заново сформировали президиум ЦК КПСС — уже без Вышинского. Министром иностранных дел вновь стал Молотов. 7 марта Андрей Януарьевич был освобожден от должности министра «в связи с реорганизацией правительства». Он возглавлял министерство ровно четыре года. Но обижать Вышинского не захотели. Его утвердили постоянным представителем СССР в ООН и — чтобы подчеркнуть его высокий статус — сделали первым заместителем министра. В Нью-Йорке он отметил семидесятилетие, получил еще один орден Ленина — шестой. Но лишился не только влияния, но и прежнего апломба.

Леонид Митрофанович Замятин, работавший тогда в ООН, вспоминает: «Это был уже другой человек — как побитая собака».

У него остался лишь любимый конек — трибуна ООН. Он продолжал разносить всех и вся. ООН предоставляет дипломатам разных стран уникальную возможность незаметно для публики, за закрытыми дверями, путем длительных консультаций и бесед договориться, достичь компромисса. Но в те времена на компромисс и не рассчитывали. ООН была трибуной для столкновений, конфронтации и ругани. Не договориться надо было, а обругать. Тут Вышинскому не было равных. Он запросто мог сказать, указывая пальцем: «Вот он, поджигатель войны!»

В ООН на Вышинского не обижались. За джентльмена его никто и не считал. Он был своего рода достопримечательностью, как бы теперь сказали — первоклассным шоуменом. Он устраивал в ООН представления, и дипломаты сбегались на него посмотреть. Как выразился американский посол Кеннан: «Вышинский издавал вопль подозрительной, скрытной России против воображаемой враждебности внешнего мира».

Оратор он, действительно, был сильный — это признавали все. Среди западных дипломатов таких златоустов не нашлось. Олег Трояновский вспоминал, как однажды он переводил выступление Вышинского перед большой аудиторией. Он говорил, что нашу страну критикуют несправедливо и напрасно нас называют тоталитаристами. Трояновский стал переводить эту фразу и никак не мог выговорить это слово. Находчивый Вышинский нагнулся к микрофону и сказал: «Видите, да мы это слово даже выговорить не можем!»

Находчивость у него была фантастическая. В одном из выступлений он что-то спутал и стал излагать западную точку зрения. Его перепуганные помощники написали ему записку: «Андрей Януарьевич, вы излагаете западную позицию, наша другая». Он продолжал говорить как ни в чем не бывало. Потом вдруг остановился: «Это позиция врагов мира и поджигателей войны, а наша позиция противоположная».

И принялся излагать нечто прямо противоположное тому, что с таким жаром только что доказывал.

Вышинский прожил в Нью-Йорке всего один год. Ходили даже слухи, что он застрелился. В сейфе у него, действительно, нашли браунинг. Но пистолетом Вышинский не воспользовался. Он, можно сказать, умер на руках Леонида Замятина, будущего заведующего отделом ЦК КПСС. Это произошло 22 ноября 1954 года.

Замятин рассказывал автору этой книги, что накануне, в субботу, Вышинский вернулся после долгого и неприятного разговора с польским министром иностранных дел Станиславом Кшишевским.

Замятин дежурил утром в воскресенье. Приехал, спросил, что нового. Охранники Вышинского рассказали, что ночью у него был сердечный приступ, врачу пришлось сделать укол. Пока они это рассказывали, вдруг сверху, с третьего этажа, донесся женский крик — это кричала стенографистка Валентина Карасева.

Вышинскому надо было произносить речь. Он проснулся, вызвал стенографистку, стал диктовать, и ему опять стало плохо. Стенографистка выскочила на лестницу и стала звать на помощь: «Андрею Януарьевичу плохо, он умирает!»

Замятин и охранники поднялись на лифте и увидели его сидящим в кресле с откинутой головой, воротник рубашки разорван. Вышинского переложили на диван, один из охранников бросился за врачом. Прибежал его личный врач, стал делать ему уколы. Пришла и врач представительства. Она посмотрела ему в глаза и констатировала:

— Не надо уколов… Он уже мертв.

Через некоторое время позвонил постоянный представитель США в ООН Генри Кэбот Лодж:

— Господин Замятин, у вас что-то произошло?

Леонид Митрофанович ответил:

— Нет, все в порядке.

— Как ничего? — удивился он. — Если вам нужна помощь, она будет немедленно оказана.

И через несколько минуту подъезда советского постпредства появился американский реанимобиль. Откуда же американцы могли узнать о случившемся? Замятин еще не успел позвонить ни послу в Вашингтон, ни заместителю Вышинского по постпредству.

Впоследствии, когда сотрудники госбезопасности проверяли кабинет, то нашли в ножке письменного стола потайной микрофон. Его личные беседы, тайные переговоры, диктовки — все записывалось американцами. Вышинский так старался ошеломить американцев своими домашними заготовками, а они заранее знали все, что он им приготовил. На свое счастье, он не дожил до этого печального разоблачения.

В ООН были произнесены подобающие случаю скорбные слова, кто-то из дипломатов, возможно, искренне сожалел, что никогда больше не услышит этого краснобая.

В Москве, когда Андрея Януарьевича хоронили, говорят, ни один человек слезинки не проронил. Как же он, должно быть, насолил людям, с которыми работал…

Впрочем, отнюдь не все помянули бывшего министра злом. Детский писатель Корней Иванович Чуковский записал в дневнике 23 ноября:

«Умер А.Я. Вышинский, у коего я некогда был с Маршаком, хлопоча о Шуре Любарской и Тамаре Габбе. Он внял нашим мольбам и сделал даже больше, чем мы просили, так что Маршак обнял его и положил ему голову на плечо, и мы оба заплакали…»

«Не понимаю, почему тан относятся к памяти Вышинского, — удивлялся Молотов. — Ведь это был способный и дельный работник. Не все имеют такие качества дипломатов, какие имел он…»

Урну с прахом Вышинского захоронили в Кремлевской стене слева от Мавзолея. Он единственный из министров иностранных дел, удостоенный этой чести. Но после смерти, в советские времена, его имя старательно вычеркивали из истории дипломатии, как Троцкого или Шепилова. Он не был ни осужден, ни репрессирован — его просто стеснялись упоминать.

* * *

До и после Вышинского министрами иностранных дел становились люди, случайно вознесенные на дипломатический олимп. В других исторических обстоятельствах они не заняли бы столь заметного места. Вышинский в любую эпоху и в любой стране занял бы высокое положение, отвечающее его природным талантам и дарованиям. И может быть, в другие времена не проявились бы так ярко заложенные в его характере душевная подлость, трусость и беспринципность.