Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какова же сущность бога, которую открывает нам этот Иисус? Что, таким образом, составляет его собственную глубочайшую сущность?
Мы уже говорили об этом: это — любовь божия, которая становится в нем предметом непосредственного созерцания, подобно тому, как, согласно учению, о премудрости познание или премудрость, как таковая, представляла собой вместе с тем любовь божию в субъективном и объективном смысле. Ведь эта любовь божия есть не что иное, как выражение того, что объектом познания божия является исключительно само это познание, т. е. что оно возвращается к самому себе, как своей исходной точке, или что в нем отождествляется субъект и объект познания. Это является, собственно говоря, чисто логическим отношением, лишенным всякой примеси чувств и ощущений. Однако, Иоанново евангелие отождествляет логос с человеческой личностью Иисуса, вследствие чего любовь божия приобретает здесь новое значение. Ибо любовь божественного отца заключается тут уже в том, что бог отдал сына своего единородного, дабы мир обрел через него жизнь вечную (Иоан. 3, 16; 1 Иоан. 4, 9), а также в том, что сам по себе неопределенный бог как бы определяет себя путем познания, отрешается от покоя и замкнутости своего внутреннего бытия и отказывается от самого себя. Любовь же божественного сына заключается в том, что_ на время своего земного существования он. расстается со славой, которую он имел в божественном отце своем, будучи с ним непосредственно связан узами единства и тождества (Иоан. 17, 5), в том, что он становится человеком, как таковой берет под свое любвеобильное попечение других людей, открывает им сущность своего отца, молит о них своего отца (Иоан. 17, 9 ел) и в качестве их доброго пастыря полагает жизнь свою за овец своих (Иоан. 10, 11 и сл.). Итак, в то время как Иоаннов Христос фигурирует сперва только в качестве логоса, а также субъективного и объективного познания божия и означает любовь только в том же смысле, как Платонов эрос, т. е. в смысле олицетворенного гносиса с его слиянием субъективного мышления человека и объективного мышления бога, — благодаря отождествлению с Иисусом-человеком он становится любящей личностью; «eros» превращается в «agape». Вместе с тем и равный ему бог-отец делается такой же личностью, и только в подобном приложении к отцу и Христу понятие божественной любви приобретает то эмоциональное, захватывающее сердца и души значение, которое обычно восхваляется, как величайшее преимущество Иоаннова христа. Но разве благодаря этому данный Иисус предстает перед нами в более привлекательном виде, чем синоптический Иисус? Отнюдь нет! Напротив, у Иоанна Иисус более абстрактен, призрачен и далек от действительности, чем в первых трех евангелиях. Что он воплощенная любовь, это мы должны просто поверить Иоанну на «слово»[69].
Бог есть любовь, которую, по мнению евангелиста, обеспечивает нам Христос. Так как, в связи с этим праведность вообще исключается из сущности бога, то понятие страдания и кровавой искупительной жертвы христа за людей, играющее столь видную роль в Павловых посланиях, отступает у Иоанна на задний план. На смерть христа он смотрит не столько как на жертву сына, посредством которой удовлетворяется божественная праведность, сколько как на проявление любвеобильного и человеколюбивого настроения христа, который вплоть до своей многострадальной кончины осуществляет свою миссию дарования миру света истины, истинного познания божия, и тем самым венчает свой спасительный подвиг.
Сошествие света во тьму, божественного сына в мир, должно, естественно, вызвать сопротивление и противодействие со стороны детей тьмы. Свет сиял во тьме, но тьма не объяла его (Иоан. 1, 5). Христос был светом с небес, он был в мире, и мир чрез него начал быть, поскольку этот мир — отблеск вечного света, явление божественного идеального мира, отражение божественного лучезарного мира в зеркале дьявольской тьмы; но мир не познал своего творца. Христос пришел к своим, но свои не приняли его (Иоан. 1, 9 и сл.). Дети дьявола успокоились только тогда, когда они предали его смерти. Не его кровь очищает людей от неправедности — мысль, сквозящая только в Первом послании Иоанна (1, 7), — а его любовь, в силу которой он прощает людям их грехи (1 Иоан. 1, 9), не говоря уже о том, что самое сошествие его в мир ведет к выявлению детей божиих и детей дьявола и к обособлению первых от вторых и дает людям возможность стать на сторону Христа или выступить против него. В этом и заключается «суд», который Иисус творит над миром. Это не суд в том смысле, в каком обычно понимается юрисдикция страшного суда, но суд, творимый уже теперь здесь на земле в отношении каждого и заключающийся в выявлении детей дьявола и детей божиих, внутренне мертвых и внутренне живых. Подобно тому, как сам отец никого не судит, но весь суд отдает сыну (Иоан. 5, 22), ибо вся его деятельность исчерпывается