– По селу говорят, будто топиться собиралась, так что все может, – раздумывал вслух старик. – Вот твоему Андрею то мука!

– Папа! Почему «моему» то? – взмолилась Наталья.

– Да, ладно, ладно. Не шуми. Чего делать-то станем? Девке лишняя слава при любом раскладе ни к чему.

– Ну, так я этих, что нашли ее, в горнице держу, водкой пою, окна закрыты, чтоб никто на них не вис. От девок – вон Харита пока отбивается. А как с дому кто выйдет, так говорить что-то людям надо.

– Водкой? Средь бела дня? Тьфу, срам! – Стогов аж перекрестился. – А кто нашел-то?

– Мирон да Пашка.

– Ну, Степаныча я на себя беру, – размышляя, потер лоб Гаврила. – Раз ему в рот попало, то теперь не остановить. Так я его к себе заберу, он к вечеру мне любую поэму наизусть выучит. А вот с молодым – сама разбирайся. Эти с три короба наплетут, чего и не было, лишь бы перед девками выставиться.

– Папа, ты ж не пьешь совсем?

– Ради такого дела… А чего она там лепетала, говоришь?

– Ой. Ну, что-то про повозку, – вспоминала Наталья. – Еще про каких-то богомольцев. Вот! Что шляпа у нее в речку улетела!

– Ага, ага, – Стогов явно что-то соображал и прикидывал. – Ну, вот так, значит. Ехала с богомольцами. Ехала к тебе. Они довезли до места, поехали дальше. Пешком часть пути шла, потеряла шляпу. Голову солнцем напекло, хотела освежиться, потеряла сознание. А тут, на счастье – как раз наши. Все!

– Папа, а поверят?

– Мне? – с удивлением спросил он дочь. – Так я еще серебряную полтину пообещаю тому, кто ту шляпу отыщет. Они про то, что кто-то топиться хотел и знать забудут!

– Папа, какая шляпа! Та шляпа уж давно до города доплыла! – фыркнула Наталья.

– Значит, полтина целее будет, – хитро ухмыльнулся старик, но потом сразу вновь стал серьезным. – А ты давай одевайся по-городскому.

– Зачем это?

– Отлежится чуток, так вези ее к отцу, – он кивнул в сторону кровати. – Он же умом двинется, если и в правду не знает, где она.

Стогов ушел, забрав Мирона с собой. Их облепили со всех сторон девки, редкие мужики да малолетки.

– Здрассьте, дядь Гаврила! Дядь Мирон! – любопытная девица точно оставила коз голодными. – Правда, что городская топиться хотела, да вы ей помешали?

– Тьфу, дура! – остановился Стогов. – Слышала звон, да не знает, где он! Какой топиться? На Комарином спуске комару-то по колено. Как там топиться? Там умыться-то исхитриться! Наоборот, ей солнцем в голову ударило. С богомольцами добиралась, да им не досуг было сворачивать, пешком до своей усадьбы шла. Да шляпку-то свою городскую и потеряла! Не то, как хорошо – в платочке, да, Дуняша? – обратился он к молчащей до этого девушке.

– А мы видели! Мы видели! – вступила в разговор и Дуняша, довольная хоть какой-то своей причастностью к событиям. – Мы как с покоса шли, ту повозку богомольцев и видели! Правда, дядька Анисим?

Версия Гаврилы обрастала свидетельскими показаниями, а обещанная полтина придала ей весу и значения. Село опустело – пацанье, да и многие постарше ушли вниз по течению в надежде, что барская шляпка зацепилась где-нибудь, не потонув.

Лиза постепенно приходила в себя и слышала обрывки разговора Натальи с отцом. Когда тот вышел, она села на кровати. Было очень стыдно, она не понимала, что говорить этой гостеприимной женщине, которая знала ее с пеленок и так дружила с отцом. Язык не поворачивался. К тому же кружилась голова и ее подташнивало.

– Лиза, ну, ты как? – осторожно спросила ее Наталья Гавриловна.

– Спасибо, лучше, – вежливо ответила Лиза.

– Ты передо мной не хорохорься, девочка. Говори как есть.

– Меня тошнит и голова… – тогда честно призналась Лиза.

– Ты мне скажи, – Наталья присела на краешек ее кровати, – тебя кто-нибудь обидел? Мы найдем того человека. Был кто? Тебя трогали?

– Какого человека?! – испуганно спросила Лиза.

– Лизонька, как ты тут оказалась? Папа-то знает, где ты?

Лиза сначала опустила взгляд, потом отрицательно покачала головой, потом разревелась.

Наталья придвинулась ближе, обняла ее и стала качать как маленькую ляльку. Постепенно рыдания стали стихать. Наталья достала свой платок и утирала теперь лицо Лизы.

– Да ты горишь вся! Точно – напекло. Ну-ка, попей, давай, – она махнула рукой и, как будто ждавшая за дверью Харита тут же принесла кружку с мутной водой.

– Что это? – икая, спросила Лиза и начала жадно глотать.

– Это мы клюквы в водичку подавили. Пейте кисленькое, барышня.

– Значит, папа не знает? – прикусила губу Наталья, а Лиза снова разрыдалась.

– Я только… Я краем глаза… Только посмотреть и обратно! Мамина скамейка… До свету обернуться… Я только собиралась…

– Ну, будет, будет, – успокаивала ее Наталья. – Вот случай-то, наш доктор, как назло в отъезде. Тебя ж посмотреть надо.

– Не надо никакого доктора! Я сейчас встану! – вернула ей пустую кружку Лиза и стала судорожно осматривать, в чем она есть.

Чулки были все в грязных разводах, но уже подсохшие за это время. Нижние юбки оставались влажными. Харита принесла высушенные ботиночки и почищенное платье.

– Если и вправду можешь, то вставай, Лизонька. Поедем-ка в город, – стала собираться и Наталья. – Могу, конечно, я человечка послать, а тебя тут на ночь оставить, да знаю я твоего папеньку. Сорвется, полетит сюда, хоть ночь, хоть что. А у него сердце уже не то стало. Поедем-ка, чтобы не пугать?

Всю обратную дорогу Лиза молчала. Накатывали воспоминания, ее душили то стыд, то обида, то недоумение, и пару раз она снова принималась плакать. Потом проваливалась в горячечный бред, лежа на плече у Натальи и та только молила, чтобы довезти ее в памяти и сознании. «Эх, что-то здесь не так просто!» – подозревала она женским чутьем, но расспрашивать девочку в таком состоянии посчитала жестоким.

При самом въезде во двор городского особняка, к ним, перебежав через дорогу, подлетел рыжеволосый косматый парень. Он зыркнул глазами сначала на Наталью Гавриловну, потом на Лизу и, видимо, определившись, сунул конверт ей.

– Это Вам лично в руки велели передать, барышня! – он кивнул своей шевелюрой и растворился в сумерках.

Тут же раздался звук отъезжающей коляски. Лиза машинально зажала конверт в руке, но все мысли ее сейчас были о встрече с отцом и Егоровной. Ох, Господи, дай сил!

***

За эти несколько часов, за неполный всего день, Егоровна сдала неимоверно. Она посерела, осунулась, стала как-то меньше и потеряла свой кавалерийский задор полностью. Когда она услышала шум открывающихся ворот, уже ни во что хорошее не веря, она встала, перекрестилась на икону и побрела к дверям, понимая, что это вернулся благодетель и ей придется сейчас какими-то словами объяснять ему, что она не уберегла самое дорогое. Лизу. В дверь стучали, что было странно. Она отворила и, увидев живую Лизу, просто упала прямо в дверях на колени и обняла ее, даже не запричитав. Заплакала Лиза.