– То же самое, что всегда, Игрейна, – то, что должно и что велят боги. То, что в наших силах. Ни один из нас не избрал этот путь ради своего собственного счастья, дитя мое. Ты воспитывалась на Авалоне, тебе ли того не знать? Как бы мы ни пытались изменить или переделать свою судьбу, в итоге итогов все решают боги, или, что, вне всякого сомнения, предпочел бы услышать от меня епископ, все решает Бог. И чем старше я становлюсь, тем более убеждаюсь: какими словами мы пользуемся для выражения одних и тех же истин, никакого значения не имеет.

– Владычица таких речей бы не одобрила, – заметил из-за его спины смуглый, узколицый мужчина в темных одеждах, вроде как у священника или друида. Талиесин обернулся – и не сдержал улыбки.

– И, тем не менее, Вивиана, как и я, знает, что речи эти справедливы… Игрейна, сдается мне, ты еще не знакома с нашим новым бардом из числа самых лучших… Он будет петь и играть на Артуровой свадьбе; затем я его и привез. Это Кевин, госпожа.

Кевин низко поклонился. Игрейна заметила, что при ходьбе он опирается на резной посох; арфу в футляре за ним носил мальчик лет двенадцати-тринадцати. Многие барды и арфисты не из числа друидов нередко бывали слепы или хромали; нечасто у здорового мальчика находились время и досуг постигать эти искусства, тем более в смутные дни войны, однако ж друиды обычно отбирали себе учеников из числа тех, что были крепки телом, равно как и остры умом. Калеку к учению друидов допускали крайне редко: считалось, что таким образом боги отмечают изъяны духа. Однако спросить об этом вслух означало допустить непростительную грубость; Игрейне оставалось лишь предполагать, что дарования Кевина и впрямь необыкновенны, так что друиды приняли его к себе, невзирая на физическое увечье.

Кевин ненадолго отвлек ее от тягостных мыслей; когда же Игрейна вновь задумалась о происходящем, она поняла: Талиесин прав. Невозможно отменить свадьбу, избегнув при этом скандала и, чего доброго, войны. В сплетенной из прутьев мазанке, что служила церковью, ярко горели свечи; вот зазвонили колокола, и Игрейна вошла внутрь. Талиесин неуклюже опустился на колени; мальчик с арфой Кевина последовал его примеру, а вот сам Кевин остался на ногах. Мгновение Игрейна гадала про себя, не выказывает ли он презрение к происходящему, не будучи христианином, как некогда Утер. Но затем, видя, с каким трудом дается ему каждый шаг, Игрейна решила, что, возможно, просто-напросто нога у него не сгибается в колене. Епископ посмотрел в его сторону – и неодобрительно нахмурился.

– Внемлите слову Господа нашего Иисуса Христа, – начал епископ. – Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них… [Мф 18: 20] И если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю[Ин 14:13].

Игрейна преклонила колени, закрыв лицо покрывалом, и все-таки не пропустила того мгновения, когда в церковь вошел Артур в сопровождении Кэя, Гавейна и Ланселета, – Артур в тонкой белой тунике и синем плаще. Из украшений на нем был лишь золотой венец с его коронации, да ножны прославленного меча переливались алым и искрились драгоценными каменьями. Даже не глядя, Игрейна видела Гвенвифар в ее невесомом белом платье; вся – золото и белизна, подобно Артуру, она опустилась на колени между Балином и Баланом. Лот, худощавый, уже седеющий, стоял на коленях между Моргаузой и одним из своих младших сыновей; а позади него… ощущение было такое, будто речитатив священника на миг заглушила высокая, запретная нота арфы. Игрейна осторожно приподняла голову, пытаясь рассмотреть, кто там. Ни фигуру, ни лицо Моргейны различить возможным не представлялось; ее загораживала Моргауза.

И все– таки Игрейна ощущала ее присутствие, точно фальшивую ноту в гармонии богослужения. Неужто, спустя столько лет, она вновь читает мысли? В любом случае, что делает в церкви жрица Авалона? Когда, во времена их брака, Игрейну с Утером навещала Вивиана, жрица либо воздерживалась от посещения церковной службы, либо приходила, наблюдала и слушала с вежливым, серьезным интересом: так глядят на ребенка, играющего в пир для своих кукол. И все-таки… вот теперь она смогла рассмотреть Моргейну как следует: она изменилась, похудела, похорошела; одета строго и просто в платье из тонкой темной шерсти, волосы скромно покрыты. И ничего недозволенного она не делала; голова склонена, взгляд потуплен, вся -воплощение почтительного внимания. И все же, похоже, даже священник чувствовал исходящие от нее враждебность и раздражение; пару раз он прервался и посмотрел в сторону молодой женщины, хотя невозможно было обвинить ее хоть в чем-либо самую малость неподобающем, идущем вразрез с приличиями. Так что волей-неволей священник вновь возвращался к службе.

Но теперь отвлеклась и Игрейна. Она пыталась сосредоточиться на мессе, она шептала полагающиеся ответы, однако размышляла она не о словах священника, и не о женихе-сыне, и не о Гвенвифар, которая – Игрейна чувствовала это, даже не глядя в нужную сторону, – под покрывалом оглядывала церковь, высматривая Ланселета, что молился рядом с Артуром. Сейчас Игрейна могла думать только о дочери. Вот закончится месса, а потом и венчальная служба, и она увидится с Моргейной и узнает, куда та уехала и что с нею приключилось.

Но вот, на краткое мгновение подняв глаза, пока министрант вслух зачитывал историю о свадьбе в Кане Галилейской, она обернулась на Артура и заметила, что и его взгляд неотрывно прикован к Моргейне.

Устроившись среди дам Моргаузы, Моргейна молча слушала службу, склонив голову, с выражением почтительного внимания на лице. Но внутри себя она вся кипела. Что за чушь – можно подумать, дом, построенный руками человека, слова какого-то там священника способны превратить в обитель Духа, который вовсе и не человеком создан. В мыслях ее царил хаос. Двор Моргаузы надоел Моргейне; а теперь вот она вновь оказалась в круговороте событий, как если бы из застоявшегося, сонного пруда ее вдруг выбросили в бурлящую реку. Она вновь почувствовала, что живет. Даже на Авалоне, в тишине и затворничестве, она ощущала свою сопричастность к течению жизни; но среди женщин Моргаузы она казалась самой себе никчемной, отупевшей бездельницей. А теперь она вновь пришла в движение – она, что со времен рождения сына пребывала в вялой неподвижности. В памяти на миг воскрес образ Гвидиона, ее маленького сынишки. Гвидион ее уже и не узнает; если она пытается взять мальчика на руки и приласкать, он вырывается, отбивается и бежит к приемной матери. Даже теперь, при воспоминании о крошечных ручонках, обвившихся вокруг ее шеи, Моргейна расслабилась, затосковала, но усилием воли прогнала докучную мысль. Мальчик даже не знает, что приходится ей сыном, он вырастет, причисляя себя к Моргаузиному семейству. Нет, Моргейна не возражала; и все-таки заглушить непрошеную грусть ей почему-то не удавалось.

Ну да ладно, наверное, все женщины испытывают сожаление, по необходимости покидая свое дитя; однако таков удел всех женщин, кроме разве хозяйствующих домоседок, что рады-радехоньки оделять своих детей тем, что дала бы любая приемная мать или даже прислужница, ибо работы более важной у них на руках нет. Даже скотница оставляет младенцев, отправляясь выпасать стадо; что же тогда говорить о королеве или жрице? Вот и Вивиана отдала своих детей в чужие руки. Равно как и Игрейна.