На глазах Данилы Григорий оказывается в мареве каких-то текучих образов, как в большом прозрачном облаке, там такое плотное движение, что ничего не разобрать; облако вместе с Григорием исчезает, а затем Григорий возникает вновь, уже без облака, и сообщает:

— Всё, нам всё известно, — и пересказывает Даниле события.

Вновь дает о себе знать дюк:

— Данила, нынче же поговорить не получится. Марк уже собирается на работу.

— Знаешь, дюк, мы тут уже разобрались.

Разобрались так разобрались. Дюк вспоминает что у него в гостях спит Иван Разбой. «Надо бы проведать».

А в мире гипербореев:

— Так, дело серьезное, — говорит Данила, — этого мы не знали — Мастер Ри уже перед самим Гроном. Цепь контактов миров дошла до роковой черты. И там появляется третий? Тимофей? Честно скажу — я ничего не понимаю. Если на самом деле Кирилл почувствовал его присутствие, значит, Тим проявил свою двойниковость в самый решающий момент. Но что он там сделал, откуда там табгачский меч?

— Да, — согласен Пимский, — после того как — будем говорить без экивоков, — Тимофей сравнил Грона со своим знакомым, а именно, как я уяснил, с Никитой Зоновым, он блеснул табгачским клинком, и после этого — но я не уверен вполне, что после, — Мастер Ри раздумал рубить Грона. Скорее всего, оттого раздумал, что вмешался Тимофей.

Григория немедленно осеняет:

— Тимофей и раздумал! Если бы раздумал Мастер Ри, то этим бы сделал выбор.

— И этим бы всё закончилось для всех нас.

Вернемся в комнату Марка Авторитетнейшего. Он тяжело дышит, хочет подняться из кресла, да ноги не держат. Каждый нерв тела мелко и неприятно вибрирует. Паршиво, но хорошо. Такого от себя, положа руку на сердце, Марк не ожидал. Вот сейчас оклемается и таким молодцем воспарит — орлом, птицей фениксом. Богатырем всея… «Ну, так круто забирать не будем».

— Вот, Кирилл. Видишь, как хорошо, что дожал я тебя всё же! А то говорил, мол, признал Григория и проснулся. Ан нет, помнишь. Всё помнишь. Так, значит, была фраза — «нет, убивать нельзя». Вот через нее Тимофей и проявился, двойничок твой. Будем полагать — он и удержал меч твой буйный, Мастер Ри.

— Знаешь, Маркыч, теперь и я вижу — я не Мастер Ри.

— Поздравляю. Ради этого стоило седьмым потом исходить. Пойду приму душ. А ты, будь добр, подогрей чайник — попьем с бутербродами и айда в институт, пока родители не проснулись. Что-то у меня не возникает желания смотреть им в глаза. Здесь, понимаешь, вселенные беседуют, а они… бытовуха.

Данила смотрит на Пимского и Цареграда:

— Что ж, ребята, мужики, пришло время. Мы об этом столько говорили — и вот оно, при дверях. Я не стал огорчать наших друзей. Глебуардусу пока достаточно антиизмерителей. Марк еще не готов, слаб духом — нарциссирует, собой любуется. Что скажете? Что гипербореи?

— Думаю, пора нам к ним, — говорит Григорий. — Думаю, они нас уже ждут.

Марк Самохвалов и Кирилл идут по сумрачным улицам. На востоке медленно набирает силу долгий неспешный рассвет. В небе набросаны большие тяжелые тучи. И пахнет весной — ожившей землей; это ветер несет аромат природы обновления из далекой атлантики, из сумрачных и мшистых лесов западной скандинавии.

Марка всегда пьянил этот воздух, а сейчас, и без того пьяный от неожиданно случившегося разговора миров, он готов лететь как минимум со скоростью ветра — взлететь и умчаться на восход, оставив позади тучи и атмосферные фронты.

Кирилл тоже на грани опьянения, и его берет терпкий аромат весны. Ветер — его всегдашний друг, Кирилл то и дело поворачивается к нему лицом, сбивая шаг, вынуждая Марка резко прерывать свой стремительный полет.

Наконец Самохвалов не выдерживает и, дабы отвлечься от эйфористических настроений, заводит английскую беседу о погоде:

— Да, совсем весна. Пока солнце не вышло, кажется — милый город.

Кирилл не отвечает. Он скользит взглядом по грязным нагромождениям снега на газонах и обочинах; под ногами хрустят наслоения крупнокалиберного песка, скопившегося за зиму в силу частых перемен погоды.

— Бьюсь об заклад — завтра же навалит по уши снегу, послезавтра всё растает в кашу, а ночью ударит хороший мороз и настанет Антарктида, — Марк продолжает английскую беседу.

— А затем прилетят грачи.

— Да? Ну что ж, мы им в этом препятствий чинить не станем.

Когда впереди обозначается корпус института, Марк сообщает:

— Вот. Сейчас придем, чай поставим, а я тем временем расскажу свою беседу с дюком, тебе будет небезынтересно. Ты вспомнишь, что написано в манускрипте Верных гипербореев, это нам поможет прояснить ситуацию. Так что такие, брат, дела.

Кирилл вспоминает Мастера Ри, Грона, ему снова становится тоскливо, разговаривать снова не хочется.

В лаборатории же, при виде кислой физиономии тоскующего Кирилла, Самохвалов вопрошает:

— Спирту хочешь?

Кирилл неопределенно пожимает плечами и отворачивается; включает компьютер, затем паяльник.

— Тогда я тебе, мил человек, вот что скажу, — Марк делает значительную паузу, во время которой раскуривает сигарету.

Пропитанная весенней сыростью сигарета не сразу поддается. Это приятно удивляет Самохвалова — он сосредоточенно сопит, достигает своего и продолжает:

— Понимаешь ли, великие мысли во все века не принимались. Непонятыми остались Леонардо, Коперник; Галилео пришлось оправдываться за свои открытия. Вот говорят, сейчас иные времена — обнаружься Леонардо или Джордано Бруно, то вмиг бы подхватили их на руки, затискали в объятиях, оглушили овациями. Куда там! Та же серая враждебная масса, и мелькают в ней, — Марк загибает пальцы, — люди в погонах, люди в белых халатах, люди с корочками академиков всяческих наук — сплошь непроходимо дремучий лес. А так вышел бы и сказал — люди! человеки, окститесь! Нет… Не поверят, не поймут. Не оценят. Хотя, вру, оценят. На костер, правда, с почетным караулом не возведут, но палата номер шесть обеспечена. А зря. Им же хуже.

— Эхе-хе…

— М-да? Вот то-то же.

— Не помню я, что в том манускрипте.

— Как не помнишь? Ты мне это брось, надо — вспомнишь.

— Не помню. И гиперборейского не знаю. Мастер Ри со слуха — что ему странник пересказал. Не понял я, о чем речь была, только ощущение осталось странное. Очень странное.

— У тебя всё очень странное, одни непроходимые ощущения. Сколько можно, пора бы человеком стать.

— А ты сам посуди — с одной стороны, что-то светлое и красивое, а с другой — полная задница.

— Ну и что в той заднице наблюдается? — Марк с чувством выпускает под потолок крепкую струю дыма. — Есть ли свет в конце данного тоннеля?

— Не пойму. Надо что-то выбирать, а выбирать нечего. А выбирать надо.