Позже, в мае 1916 года, в Евпатории Николай II вместе с супругой и детьми посетил мечеть и караимскую кеннасу (молельню), отдав дань верованиям своих подданных. А летом 1916 года царь получил телеграмму от Оренбургского муфтия Мухаммед Сафа Баязитова, повергавшего к его «стопам» верноподданнические чувства и молившегося Всевышнему Аллаху «о полном сокрушении дерзких врагов во славу великой нераздельной России и Державного ее Повелителя, также на счастье многочисленных народностей ее, в том числе верных сынов… мусульман». В ответ Николай II поблагодарил всех мусульман, собравшихся тогда на праздник Рамазан-Байрама, за молитвы и сказал, что высоко ценит доблесть приверженцев ислама, сражающихся в рядах армии. 22 июня 1916 года в Царском Селе муфтий был принят Александрой Федоровной. «Он насказал много милых вещей, молитв и пожеланий тебе», — в тот же день сообщила она супругу.

Итак, никаких сомнений не вызывает то, что Николай II вполне искренне и честно старался быть Белым царем, но насколько это способствовало решению сложнейшего национального вопроса, существовавшего в Российской империи, — проблема иного плана. Бурный подъем национальных движений, вызванный революцией 1905–1907 годов и охвативший тогда практически все народы страны (на Западе, в Закавказье, в Средней Азии, в Сибири), свидетельствовал о том, что доверять верноподданническим заверениям духовных лидеров и представителям местных элит — значит заниматься самообманом. 1917 год стал тому горьким доказательством. Но в конце 1914 года, после своей кавказской поездки, Николай II предпочитал об этом не задумываться. Не стоит поспешно обвинять его в наивности: не все вопросы могут быть решены. Россия начала XX века представляла собой накренившийся дом, двигать мебель в котором было не только бессмысленно, но и опасно. Радушные приветствия представителей кавказских народов Николай II, воспитанный на идеалах царя-отца Отечества, мог воспринимать только как проявление глубоких монархических чувств, и никак иначе. Он не был «беспечен», как о том писали некоторые современники, но он был фаталистом, до конца надеявшимся лишь на Божье милосердие. Фатализм и заставлял его идти за бурно развивавшимися событиями.

Официальный историограф царя, описывавший его жизнь во время войны, генерал Дубенский отмечал, что в тревожные осенне-зимние дни 1914 года Николай II, совершив несколько поездок к действующей армии, испытал облегчение, увидев, как верит ему страна, как она его любит. Это, собственно говоря, и было то, ради чего предпринимались столь долгие путешествия. Генерал, вольно или невольно, продолжил традицию описания царской жизни, заложенную в книге А. Г. Елчанинова, рисуя образ добродетельного монарха, имеющего непосредственную связь с народом. По мнению современного петербургского исследователя С. В. Куликова, многочисленные встречи с простым народом, относящиеся к периоду войны, являлись для царя доказательством того, что большинство его подданных абсолютно ему преданы, а недовольство исходит от тонкой прослойки, состоящей преимущественно из представителей привилегированных сословий[106].

Впрочем, как бы то ни было, для Николая II 1914 год заканчивался под знаком надежды. «Молились Господу Богу о даровании нам победы в наступающем году и о тихом и спокойном житии после нее. Благослови и укрепи, Господи, наше несравненное доблестное и безропотное воинство на дальнейшие подвиги!» — записал он в дневнике 31 декабря. Считая обязательным регулярное посещение войск, царь уже 22 января отправился в Ставку, затем посетил Ровно, Киев, Полтаву, Севастополь и через Екатеринослав и Курск 2 февраля вернулся в Царское Село. Однако наступивший год не стал победным. Через несколько дней после возвращения из поездки Николай II написал в дневнике о неудачных для русских боях в районе Мазурских озер и об отходе войск в Буковине и прилегающих Карпатах. «Грустно и неприятно, но, надо думать, все это преходяще!» — спокойно отмечает он, как обычно, безропотно принимая случившееся.

Его поездки не прекратились — в конце февраля 1915 года он отправляется в Финляндию, инспектирует корабли военно-морского флота, объезжает сухопутную линию обороны и затем вновь едет в Ставку. В Барановичах царь получает радостное известие о падении Перемышля. Воодушевленный победой, он награждает великого князя Николая Николаевича Георгиевским крестом 2-й степени. На следующий день самодержец возвращается в Царское Село. Казалось бы, худшее позади: сильнейшая австрийская крепость пала — «после нескольких унылых месяцев эта новость поражает, как неожиданный луч яркого солнечного света, и как раз в первый день весны», — пишет он супруге 9 марта.

Весна 1915 года ознаменовалась странным на первый взгляд событием — присуждением царю степени доктора русской истории honoris causa «ввиду особо выдающихся заслуг Его Императорского Величества в области русской истории». Неудивительно, что подобное предложение появилось после начала Великой войны, — взрыв патриотизма и надежды на решение старого и больного «славянского вопроса» не оставили равнодушными и ученых гуманитариев. Думается, это не было проявлением холопства официальной историографии, как об этом в начале 1930-х годов писал марксистский публицист Д. Заславский.

Зная о любви Николая II к прошлому России, о его участии в деятельности Русского исторического общества, отечественные исследователи считали, что царь содействует («всемерно и мощно») развитию русской исторической науки.

Инициатором присуждения царю «доктора honoris causa» в ноябре 1914 года выступил профессор древнеклассической филологии и литературы Юрьевского университета M. H. Крашенинников. Профессор считал царя приобщенным «к числу таких избранных Провидением делателей русской истории, как Александр Невский, Иван Калита, Дмитрий Донской, Петр Великий, Александр II и Александр III…»[107]. Именно война заставила Крашенинникова говорить о Николае II как о делателе истории, сравнимом с теми, кто боролся за ее независимость, расширял ее пределы и реформировал ее строй. Александр III попал в этот список, скорее всего, потому, что был отцом правящего императора.

На инициативу профессора Юрьевского университета откликнулся ректор Московского — профессор М. К. Любавский, отправив секретное письмо товарищу министра народного просвещения барону М. А. Таубе. Любавский, узнавший об инициативе коллег от самого Таубе, писал о технических сложностях присуждения царю ученой степени. По закону, для присвоения соискателю ученой степени необходимо было ходатайство факультета перед советом университета, голосование, иногда закрытое, в совете (большинством в две трети голосов), наконец, утверждение решения министром. «Все эти моменты… — полагал ректор Московского университета, — не могут быть приложены к особе Государя Императора, носителя наивысшей санкции, от которой проистекают и все полномочия подчиненных органов управления».

Профессор М. К. Любавский предложил выход из создавшегося щекотливого положения: организовать съезд русских историков, которые составят и преподнесут самодержцу торжественный адрес с изображением всех его заслуг перед исторической наукой России. Профессор писал также о возможном созыве съезда профессоров русской истории — для обсуждения способов торжественного признания заслуг Николая II перед русской исторической наукой и их увековечения. Наконец, в феврале 1915 года ректор Московского университета, совместно с профессором M. M. Богословским, внес на обсуждение историко-филологического факультета свое представление.