доводилось бывать у истоков Ориноко, а также в отдаленных уголках Африки, куда не ступала нога белого человека, но даже там не было так безлюдно, как в этих горах на границе с Бирмой.

Думаю, объяснялось это тем, что там находился Эдемский сад. Конечно, наткнулись мы на него по чистой случайности. Прихотливо прорезая высоченные склоны хребтов, устремляясь в самое сердце гор, змеилось ущелье длиной почти в десять километров. Вообразите Большой каньон, долину пару километров шириной, и перед внутренним взором у вас возникнет картина, что открылась нам. Дно ущелья покрывала зеленая, радующая глаз растительность. Из пещеры в скалистой стене изливалась река. Серебряная полоса водной глади убегала вдаль и терялась в кущах долины.

Бэбкок, воззрившись сверху вниз на все это великолепие, побледнел как полотно.

– Эти каналы… – только и вымолвил он.

– Что такое? – спросил я.

– Видишь вон те пересохшие каналы? Это не что иное, как русла четырех рек!

Гюнтер пробурчал что-то себе в бороду.

– Ну вижу… И что дальше?

– Эдем!.. – Лицо Бэбкока даже перекосилось от радостного возбуждения. – Реки Эдема! Долина четырех рек! Значит, Эдем находился все-таки не в долине рек Евфрат и Тигр! Это же прототип сада, описанный в Книге Бытия!

Гюнтер откашлялся.

– Мне кажется, ты делаешь скоропалительные выводы. Прежде нужно раздобыть доказательства… – произнес он, но в глазах читалось сомнение.

– Уверен, внизу мы обнаружим руины исчезнувшей цивилизации, в которую вы не верили! – с непоколебимой убежденностью заявил Бэбкок. – Вот увидите!

Карни, прищурившись, вгляделся в раскинувшуюся под ногами долину:

– Не увидим, пока не спустимся.

В тот момент особенных трудностей со спуском не предвиделось. Изначально утес, похоже, был отвесным и неприступным; древние жители, вероятно, выбирались из долины по вбитым в скалу колышкам. Но к нашему появлению эрозия и оползни сделали свое дело: пласты горной породы растрескались, и образовались многочисленные уступы. Тем не менее спуск оказался хлопотным, поскольку вся наша пятерка была обременена рюкзаками, и приходилось передавать их из рук в руки по мере продвижения вниз. Не упуская возможности передохнуть, я сделал несколько снимков этого замечательного пейзажа.

Долина напоминала заповедник. Царила неестественная тишина. Над поверхностью реки плыл туман.

В трех километрах, подпирая голубое небо Бирмы, стеной вздымался противоположный утес.

Карни вскинул ружье.

– Чую какую-то живность, – тихо произнес он.

Мы замерли, вглядываясь в заросли. Вдруг из кустарника в тридцати шагах от нас выскочил… тигр! Уж кого-кого, а тигра на таких высотах повстречать ну никак не ожидаешь!

Карни прицелился, но хищник, глянув на нас, отвернулся и замер, как будто чего-то дожидаясь.

Послышался грохот осыпающихся камней. Я развернулся кругом как раз вовремя, чтобы увидеть горного козла, проскакавшего прямо у нас над головой. Он спустился к реке и поплыл к другому берегу. Оторопев, мы наблюдали. Животное выбралось на сушу, отряхнулось и направилось к тигру. Сомнений быть не могло, горный козел намеренно шел хищнику в пасть. Тигр стоял неподвижно, ждал. Кажется, ничего ужасней я в жизни не видел. Полосатый гигант, вытянув лапу, подтащил козла к себе и прокусил ему шею. Без всякой борьбы, даже без намека на сопротивление!

Подняв морду, тигр понес жертву в кусты. Вот такая сцена предстала нашим глазам.

Казалось бы, убийство – обычное дело в дикой природе, но у меня мороз шел по коже, когда я пытался осмыслить увиденное.

Уэстерли прошептал:

– Земля, где хищники ручные…

Карни взъерошил рыжую копну, в серых глазах читалось изумление, смешанное с любопытством.

– Занятно!

– Чертовски занятно, – кивнул Гюнтер.

– Нет, невозможно! Биологический абсурд! Этот случай попирает законы природы, отвергает инстинкт самосохранения, который с рождения имеет любое существо. Тигр просто дожидался… знал, что жертва придет сама, – и та пришла! Но жвачные не совершают самоубийств!

На Уэстерли лица не было. Я догадывался, что запас опиума иссяк еще несколько дней тому назад. Час от часу проводник все больше суетился и нервничал.

– И что, теперь мы встанем здесь лагерем? – спросил он.

– Ну да, встанем. Чего бояться? – Карни, по обыкновению, раздраженно передернул массивными плечами. – У нас есть ружья. И все же… в голове не укладывается! Ладно, идемте!

Отыскав неподалеку мелководье, мы переправились через реку и двинулись берегом вниз по течению, держась открытой местности. Меня не покидало ощущение, что за нами наблюдают. Я резко обернулся и успел уловить движение.

Наконец до меня дошло. Птицы! Они преследуют нас!

Я тотчас сообщил об этом Карни; тот лишь хмыкнул.

От Гюнтера странное поведение птиц тоже не укрылось, но он сказал:

– Должно быть, они просто любопытны.

В долине царила гнетущая тишина, а нависающие со всех сторон высокие утесы только усиливали тяжелое ощущение. Я предчувствовал беду.

Из подлеска появился тигр и направился в нашу сторону. Карни вскинул ружье. Хищник, повернув голову, посмотрел янтарными глазами, а затем, оставив нас в глубочайшей растерянности, неспешно удалился восвояси.

– Система сдержек и противовесов, – произнес Карни.

– Что? – воззрился я на него.

– Система сдержек и противовесов в дикой природе. Вероятно, по причине изолированности биологические механизмы тут работают не совсем так, как мы привыкли видеть в нашем мире. Здешняя система вполне могла развиваться в ином направлении. Допускаю, что у добычи тигра в этих аномальных условиях выработалась аномальная поведенческая модель – модель добровольной жертвы.

Гюнтер разразился хриплым хохотом:

– Горные козлы, отдающие себя тиграм на растерзание? Вздор!..

Карни посмотрел на археолога в упор:

– А у тебя есть другое объяснение?

Гюнтер ничего не ответил, и они двинулись дальше, держа ружья наготове.

Пройдя пару километров вниз по ущелью, мы обнаружили руины. Из земли торчали щербатые выветрелые камни. Гюнтер опустился на колени и всмотрелся. Казалось, даже его борода ощетинилась от изумления.

– Мать честная! Гранит! – воскликнул он. – Да какой древний!

Хлюпик Бэбкок присоединился к Гюнтеру:

– Ну как, есть петроглифы?

– Один вроде… Бэбкок, отойди, не мешай.

– Тут тоже есть, – сообщил Карни. – Причем в избытке!

Мы вышли на опушку. Приглушенный солнечный свет пробивался через кроны деревьев. Приглядевшись к одному из растений, я узнал древовидный папоротник. Конечно, я мог ошибиться, но уж очень это дерево походило на цикас. Правда, на сильно изменившийся цикас – эволюционировавший.

По мере нашего продвижения состояние руин улучшалось, и в конце концов мы наткнулись на хорошо сохранившуюся писаницу.

Бэбкок и Гюнтер от счастья чуть из штанов не выпрыгнули:

– Иероглифы!

– Ага! Рисуночное письмо!

– Египетская письменность? – поинтересовался я.

Гюнтер воззрился на меня, будто не мог поверить, что я способен изречь такую глупость.

– Эта клинопись даже не шумерская! Не побоюсь этого слова: ветхозаветная! Бэбкок, я почти готов признать, что ты был прав.

– Ну