и шел, надеясь, что волк отстал. Испанец не останавливался, пока у него не подломились ноги.

Наступил вечер, а он все еще находился посреди llanos[45]. Рядом мелькнула тень. Сверкнули красные огоньки. Послышалось глухое рычание.

Дон Диего, шатаясь, встал. Волк сразу исчез, но появился вновь, как только испанец захотел сесть. Тот поднялся и, спотыкаясь, побрел на восток.

Волк шел за ним, держась в отдалении. Испанец шагал всю ночь, в горле невыносимо першило. Волк не отставал и не приближался.

На рассвете Арагонский Волк набрел на ручеек. Жажда пересилила осторожность. Он упал на землю и окунул лицо в прохладную воду. И тотчас правую ногу пронзила боль.

Обернувшись, он успел заметить волка, прыгнувшего в кусты. Попытался встать и опрокинулся. Из щиколотки хлестала кровь. Боль была ужасна.

Ахиллесово сухожилие оказалось аккуратно перерезано острыми как ножи клыками. Теперь дон Диего смог бы ходить только после лечения у очень искусного хирурга.

Испанец не улыбался, когда промывал рану и перевязывал ее кусками одежды. Потом он сел и задумался. До побережья, где можно получить помощь, уже недалеко. Там есть места, где примут даже Арагонского Волка.

А что еще остается? Сидеть и смотреть, как волк становится все смелее? Ну уж нет! Нужно сделать костыль…

На льяносе не росли деревья. Дон Диего нашел лишь прутики, которые гнулись и ломались под его весом. И тогда, зажав в руке камень с острыми краями, он пополз.

Он надеялся, что волк подойдет поближе. В карманах лежало еще несколько камней. Возможно, удастся убить зверя метким броском.

Словно разгадав его намерения, волк держался поодаль. Казалось, он наделен почти человеческим или, как думал дон Диего, дьявольским разумом. Ни разу не подставился под удар. Когда испанец бросал камень, волк легко уворачивался.

Запас камней закончился. Убийственно пекло солнце. Волк подошел ближе.

К этому времени вся одежда дона Диего превратилась в лохмотья, его колени сделались кровавым месивом. Рук он не чувствовал, только мучительную боль, и все же не останавливался. Жгучая жажда жизни гнала самое мысль о смерти. Он должен выйти победителем. До берега осталось совсем немного.

Голубые глаза были широко открыты и воспалены. Шлем потерялся уже давно. Наступила ночь, но дон Диего не спал. Волк гнал и гнал его вперед, не позволяя остановиться.

Испанец не знал, когда он сбился с пути и повернул назад, вглубь пустыни. Ночи и дни превратились в одну монотонную, тупую боль.

Временами встречался источник воды. Когда дона Диего изнурял голод, он, проснувшись, обнаруживал возле себя убитого кролика. Да, зверь давал ему спать, но изредка и недолго. Впрочем, есть и пить позволялось тоже совсем понемногу. Голод и жажда мучили Арагонского Волка постоянно.

Дни… ночи…

Как-то раз с холмов, учуяв добычу, к ним спустился волк. Серый бросился на чужака и прикончил. Тогда дон Диего поел сырого жесткого мяса.

Ночи… и дни… и угасающий разум испанца. Теперь для Арагонского Волка не существовало ничего, кроме этой пытки. Он знал одно: необходимо ползти вперед, чтобы острые зубы не терзали его плоть. И если он будет ползти, то получит пищу и воду.

Дни… и ночи…

Капитан Рамон Альварес поднял руку, приказывая отряду остановиться. Люди в военных мундирах разом осадили коней. Ординарец вскинул мушкет.

– Подожди! – сказал Альварес. – Этого человека преследует волк. Огонь!

Прозвучал выстрел. Волк высоко подпрыгнул и пал на землю грудой серого меха. Человек продолжал ползти вперед, будто и не слышал грохота.

Альварес спешился и вместе с ординарцем подошел к полуголому жуткому существу. Вытащив из-за пояса флягу, поднес ее к перекошенному рту.

Однако человек разучился пить из фляги. С отвращением Альварес смотрел, как чудовище лакает мутную воду из грязной лужи на песке.

– Господи! – прошептал он. – Да это же…

Ординарец кивнул:

– Si, mi capitan[46]. Это дон Диего, тот, кого мы должны арестовать.

– Он улыбается, – сказал Альварес, поеживаясь.

Но дон Диего улыбался не от радости. Он скалил зубы. На лице, заросшем густым волосом, были видны лишь глубоко посаженные сверкающие глаза да заострившийся нос.

Дон Диего повернулся и пополз на четвереньках прочь.

Альварес поспешил за ним. Человек огрызнулся, когда на его плечо легла рука. Он завывал, как зверь, пока его вязали и взваливали на лошадь, которая в страхе пятилась и ржала.

Альварес отдал команду, и солдаты молча сели верхом. Отряд двинулся вперед, увозя с собой пленника.

И никто не заметил, что в траве, там, где только что лежал труп волка, появилось тело человека. Хуан Васкес не двигался. В его груди зияла рана, а на усталом молодом лице застыла довольная улыбка.

Он не услышал долгого дрожащего воя, который издало существо, отчаянно рвавшееся из пут. Его услышал Альварес. Оглянувшись на дона Диего, капитан перекрестился.

– Странная земля, – сказал он.

Ординарец, ехавший рядом, мрачно кивнул:

– Si, mi capitan. Это действительно странная земля.

Древо познания

Красное древо мы обнаружили на границе с Бирмой – после долгих месяцев странствий по Аннамским горам в охоте за древними легендами. Полагаю, когда-то в Индокитае жила великая и загадочная цивилизация, чьи научные достижения во много раз превосходили наши. И сдается мне, если бы не они, то не дожить бы, не эволюционировать Красному древу до наших дней.

Вы спросите, что за Красное древо такое? Что ж, отвечу: оно из легенды про Эдемский сад, колыбель человеческой цивилизации, которую мы как раз и пытались разыскать. Считалось, что человеческая раса произошла от древних сумчатых и зародилась в долине рек Тигр и Евфрат. И пока археологи находили потрясающие воображение окаменелости в пустыне Гоби, мы напали на куда более важный след в Индокитае. Подтверждением тому служили человеческие останки аж антропогенового периода, которые посчастливилось обнаружить нашей экспедиции. То были черепа более древние, нежели кроманьонские верхнего палеолита, что нам присылали из других областей Аннамских гор. Кроме того, у Бэбкока, нашего этнолога, на руках имелись манускрипты, содержимое которых, как он утверждал, было почерпнуто из источников, существовавших задолго до появления книги Бытия.

Выглядел Бэбкок как сущий марсианин, порожденный смелым воображением художника: маленький, головастый, иссохший. Сидя вечерами у костра, он подолгу фантазировал, какие великие открытия нас ждут. И судя по тому, как озарялось его пергаментное лицо, он искренне верил в успех экспедиции.

– У всякого фольклорного предания есть фактическая основа. Местные сказания удивительным образом перекликаются с книгой Бытия. Какой народности ни коснись, непременно найдешь верования в расу сверхлюдей, погибшую из-за того или иного катаклизма. Кто знает, быть может,