– Я был за облаками, под самым солнцем. Я видел потоки света, низвергающиеся сверху к земле, и другие потоки света, поднимающиеся из недр земли им навстречу. Я видел облака, которые поглощали этот свет, словно песок – воду. Я видел искрящийся купол, висящий высоко в небе, сквозь который проходила лишь часть света, исходящего от солнца. Я видел, как этот свет менялся в облаках, доходя до земли уже совсем другим. Я видел воздух. Где-то его было меньше, а где-то – больше, где-то совсем мало, а где-то – очень много. Где-то он висел невесомой дымкой, а где-то громоздился тяжелыми и плотными тучами. Он двигался, он проделывал множество движений и перемещений, но все они подчинялись строгому порядку равновесия, стремясь заполнить образующиеся пустоты. Я видел движение тепла в недрах земли, скрытых от нас толстой и прочной скорлупой подобно ореху. Я видел движение огромных масс воды в морях. Я видел то, что рождает и направляет тепло и холод, ураганы и засухи, гигантские волны и ливни, песчаные бури и потоки белого порошка, землетрясения и молнии, громадные толщи окаменевшей воды и огнедышащие горы. Я ощущал эти непостижимые силы, которые таятся в самом чреве нашего мира и далеко за его пределами. Но они уже не были светом, они необъяснимо отличались от него и были похожи скорее на звуки, подобные тем, что рождались в поющих столбах подземелья. Однако их неспособно уловить ни одно из наших чувств, которые нам известны. Во мне же, похоже, пробудилось чувство, о котором никто пока не знает, которое способно распознавать эти неведомые силы. Они пронизывали меня и струились во мне. Они пронизывают все и струятся всюду: и рядом с нами, и в невообразимых далях, и внутри нас, верша свои чудеса. Прочитав их течение, можно увидеть движения нашего мира на столетия вперед и заглянуть в тысячелетия назад, ибо именно оно вместе со светом служит источником и направлением этих движений. Но мне для этого пока еще не хватает мудрости.

Мы были настолько заворожены этой речью, что долго не могли вымолвить ни слова. Наконец Музафар, обладавший теперь способностью мыслить гораздо быстрее нас, спросил то, что было в голове у всех:

– Что ты чувствовал, надев панцирь?

– Сначала я почувствовал лишь удобство и прохладу, – ответил Саид. – Затем, когда я разочаровался было в ожиданиях, сквозь меня вдруг потекло неизвестно что. Оно текло сначала медленно, затем – все быстрее, и потоков становилось все больше. В конце концов они потекли от каждого отверстия в панцире ко всем остальным, складываясь в гармонию, и я сам потек вместе с ними.

Саид умолк, тяжело дыша и обтирая рукавом обильную испарину со лба: понять, а тем более – объяснить то, что он почувствовал на самом деле, стоило больших усилий ума.

Неожиданно для всех нас Музафар решительно взял панцирь и в несколько мгновений натянул его на себя. Панцирь резко затрещал шарнирами и моментально улегся на его теле как влитой. На этот раз сияние вспыхнуло почти сразу. Лицо Музафара алчно оскалилось, глаза метнули молнию, члены несколько раз перенапряглись и застыли в позе готовности к невероятному прыжку вдаль. Мы встревоженно переглянулись, но Музафар быстро овладел собой. Тело его расслабилось, на лицо вернулось спокойствие, и он одним движением выскользнул из панциря, ловко подхватив его на руку.

– С таким доспехом мы в два счета отыщем тех, кто приходит и уходит! – вожделенно выдохнул он.

– Что ты чувствовал? – спросил кто-то из нас.

– Я чувствовал полет, быстроту, словно стрела, но это было намного быстрее и обширнее. Я видел и чувствовал свет, его движение и силу. Он летит, как ничто больше. Он необъятен и неудержим, он – сама мощь и вездесущье, он – основа и финал всего. Он – та сила, что движет звезды и тьму между ними, в которой наш мир – лишь песчинка. Но им можно управлять и повелевать. Его можно направлять по своему усмотрению, его можно поймать, накопить, а затем выпустить, куда нужно, сокрушающей искрой или созидающим потоком. Я видел бесчисленные струи многоликого света, бегущие внутри меня, вокруг меня и дальше, в бесконечность. Я различал их свойства и знал, какой куда можно и нужно направить для той или иной надобности, для своей или всеобщей пользы. Но наяву мне достает мудрости и сил лишь на самую ничтожную долю этого волшебства. Однако, если мы соединимся воедино, мы многократно увеличим свою мощь, ибо многократно возрастет наша мудрость, и это поможет нам, когда будет необходимо.

Едва он закончил свою речь, его брат Ахмед решительно взял панцирь из его руки и стал надевать. Сделал он это не молниеносно, как Музафар, а несколькими четкими движениями, будто повторил их уже сотню раз. После того как панцирь прострекотал шарнирами в такт этим движениям, Ахмед на несколько мгновений замер, а затем напрягся всем телом, что ярко отразилось на его лице. Было похоже, что он усилием своих мускулов пытается разорвать сидящий на нем доспех. И словно в ответ на эту натугу панцирь едва заметно заискрился, будто внутри него побежали молнии. При этом мне вдруг показалось, что я вижу сквозь него тело Ахмеда, проступающее едва заметным, но четко очерченным пятном. Как выяснилось позже, это видели и другие. Голубоватое сияние, испускаемое панцирем куда-то вглубь, на этот раз отличалось от двух предшествующих. Теперь оно не было равномерно-расплывчатым. Оно имело вид множества мельчайших лучей или молний, хорошо различимых, несмотря на свои ничтожные размеры и великое множество, несмотря на огромное разнообразие своих путей и головокружительные скорости движения, а также – на то, что вся их удивительная пляска происходила внутри панциря. Зрелище было совершенно необъяснимым, и мне стоило больших усилий оторвать от него взгляд, чтобы перевести его на Ахмеда. Он стоял неподвижно, скрестив руки на груди, а лицо его выражало глубокую сосредоточенность. Так он простоял довольно долго, затем, закрыв глаза и блаженно расслабившись, лениво и нехотя высвободился из доспеха. Лицо его при этом было исполнено гордости, как после одержанной победы.

– Я видел то же, что видел мой брат, – сказал он, поймав наши вопросительные взгляды. – Но я видел это с другой стороны. Я видел не просто свет, я видел, что такое свет, проникнув в его сущность. Я видел, что заставляет его двигаться и что дает ему силу. Я видел, на какие рычаги он нажимает, чтобы двигать звезды, и тот необозримый простор, в котором они плывут. Я видел, как он становится основой предметов и явлений, о которой говорил Музафар, и как они, будучи построенными из него, сами становятся его источниками. Музафар увидел, что им можно управлять в своих надобностях. Я же видел, что при этом происходит с ним и с предметами, на которые направлена его мощь, что происходит с мельчайшим строительным материалом, из которого все они состоят. Если уяснить все это как следует и понять, что там к чему, можно предугадать любые превращения, не сказочные, а происходящие наяву, и выстроить правильные пути достижения наибольшей пользы с наименьшим вредом и издержками. Но для этого необходима великая мудрость, даже для самого простого, например, чтобы испечь лепешку без огня. А ведь это возможно! Ведь были же в подземелье приспособления для передачи, куда надо, света неослабевающей силы. Жаль, что мы так и не увидели их. А раз кто-то придумал, как сохранить силу света, значит, можно придумать и как ее увеличить! Если бы мы с Музафаром смогли постичь достаточно мудрости, мы смогли бы творить чудеса: он смог бы направлять свет по указанным мной путям. И именно единство мудрости обеспечило бы нам наибольший успех, ибо мы видим одно и то же с разных сторон и вместе можем в полной мере осилить то, что непосильно одному.