Святого от Отца и Сына есть не что иное, как исполнение в творении исходящей из силы и премудрости воли Божией, святой Августин говорит: «Если Дух Святой не исходит иначе как для того, чтобы быть дарованным, он не исходил бы до тех пор, пока не появился бы принимающий дар, а значит, не имея, кому быть дарованным, он по сути не был бы самим собой. Но он исходит всегда, такой, какой он есть, даже если он никому не дарится, подобно тому, как и Сын по рождению получает свою суть, а не только чтобы быть Сыном: это говорится о нем относительно. Но поскольку от века Дух Святой исходит, чтобы быть дарованным, значит, даром он был уже до того, как быть дарованным»[1112]. Насчет изложения божественного рождения и того, что пророк мол говорил не о невозможности его, но о сложности, нетрудно, думаю, решить, кому нам верить, ему или святым учителям. Августин: «Рождение Христа от матери выше разума, а рождение от Отца — выше понимания». Далее: «Для Сына видеть Отца значит то же, что родиться от Отца, и не что иное для него значит видеть Отца действующего, как действовать вместе с Ним»[1113]. Амвросий: «Хочешь узнать о божественном рождении? В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога»[1114]. Далее: «Как Сын рожден Отцом, невозможно узнать. Ум изменяет, голос умолкает, не только человеческий, но и ангельский. Это превыше ангелов, херувимов, серафимов, превыше всякого понимания. Повелеваем верить, запрещаем рассуждать. Оставь аргументы там, где требуется вера. Дозволено знать, что родился, но как родился — не дозволено»[1115]. Пусть наш философ признается в своем невежестве там, где такие великие мужи выражали лишь восхищение. Пусть поймет, что если предвидение твари есть рождение Сына Бога или премудрости Бога, то выходит, что временное есть причина вечности. Пусть поймет, что не в простоте высшей субстанции множественность Троицы, а значит, нет и консубстанциальной субстанции и совечной вечности.

8. Философски или, скорее, физически описывая сотворение первочеловека, он говорит, что тело его создано не Богом, а природой, душа дана ему Богом, а тело потом сделано духами, которых он называет демонами и звездами[1116]. С одной стороны, он, судя по всему, следует мнению некоторых безумных философов, для которых вообще не существует ничего кроме тела и телесного, а Бог не что иное, как стечение стихий и равновесие природы, и что это и есть душа в теле. С другой же, он выглядит сущим Манихеем, когда говорит, что душа создана благим Богом, а тело — князем тьмы[1117].

9. Любому читателю очевидно, как он высокомерно насмехается над рассказом Священного Писания о сотворении женщины, согласно которому Бог вынул ребро у первочеловека, чтобы из него сделать женщину[1118]. Истинное повествование он нагло заменяет своей выдумкой, презирая великую тайну, о которой Апостол сказал: «Вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей. Я говорю по отношению ко Христу и к Церкви»[1119]. Августин: «Адам, предвещавший будущее, явил нам образ вещей и великое знамение таинства, а скорее даже Бог через него. Даже во сне он сподобился получить жену, созданную из его ребра, так и из ребра уснувшего на кресте Христа суждено было народиться Церкви, ведь из проткнутого копьем бока проистекли таинства ее[1120]. Велика эта тайна! Бог мог бы взять у человека плоть, чтобы сделать женщину, и это вроде вполне бы подошло: нарождался слабый пол, и слабости скорее подходила плоть, чем кость. Но женщина создана из кости, то есть из ребра мужа, а на место кости легла плоть. Он мог бы заменить кость костью, мог для сотворения женщины взять плоть, а не кость. Что же все это значит? Создана женщина из кости, как бы для крепости, создан Адам из плоти, как бы для слабости, как Христос для Церкви: и слабость Его стала нашей силой»[1121]. Если бы Гильом верил в это, не стал бы насмехаться. Но что это мы? Спорить с насмешником — наживать себе беду. Вот уже наш хвастун, будто ему все скрытые от начала времен тайны открылись, нападает на клириков, не называя имен[1122]. Понятно, однако, кого он имеет в виду: празднующих Пасху, то есть богословов, потому что они, мол, по скудоумию своему не достойны есть Агнца, а его, соседа, то есть единоверца, не позвали, как следовало бы по Закону. Впрочем, как я слышал от знакомых с ним, он действительно был соседом, но ушел от тех, кого называет, так далеко, что, если не вернется в покинутый дом, его нельзя ни допускать к участию в Пасхальном таинстве, ни приглашать к трапезе Агнца[1123].

ЭПИТАФИЯ ТЕОДОРИХА ШАРТРСКОГО

Здесь Теодорих лежит, Стагирита преемник достойный,

В прахе земном заключен духа благого сосуд.

Власти магистерской скипетр сей педагог превосходный

Принял, дарением сим речью латинской почтен[1124].

В муже сем вместе слилось, как сходятся в море потоки,

Все, что измыслить бы мог самый возвышенный ум.

В первопричины вещей он мыслью проникнуть стремился[1125],

Мира единство умел разумом он созерцать.

Шар первозданный узрел, идеи с материей вкупе[1126],

И породившие все сущие в нем семена,

Силу, что глыбу земли, объявшее все мирозданье,

Меру привнесши и вес, властью числа сопрягла[1127];

Происхожденье вещей, и закон, что связует творенье,

Брань разнородных стихий прочным союзом сменив;

Смог он узреть, как творенье, вечно свой род обновляя,

Снова рождения ждет, смерть до того претерпев;

Видел, как, в немощи дряхлой зачав, непраздная вечно,

Род сей природа плодит, в старости матерью став.

Мог он проникнуть легко за покров многосмысленной речи[1128],

И, не встречая препон, смысл сокровенный узреть.

Троицу низших наук и сложнейших наук четверицу[1129]

Братьям, усердно трудясь, ясно сумел преподать.

Мудрость, что тайны покровом Платон и Сократ одевали,

Он разгадал и о том братьям поведал своим.

Логики узел рассек и умом проник он в глубины,

Коих доселе никто в век наш достигнуть не мог:

И аналитики первым, и опровержения первым[1130]

Понял, и галлам, собрав греков богатства,