Тогда Гений, сложив обычные одежды, с вящим достоинством облачась в пышное убранство жреческих риз, вызвал наружу из глубин своего ума заранее подготовленную формулу отлучения, открывая поприще таким речам:

«Властью сверхсущностного Бытия и его вечной Идеи, с согласия небесного воинства, с пособлением и поддержкою Природы и всех сопровождающих добродетелей: пусть будет отрешен от лобзания вышней любви, как того заслуживает и удостоивается неблагодарность, пусть будет удален от благосклонности Природы, пусть будет отлучен от согласного собора природных вещей всякий, кто заграждает законную стезю Венеры, кто претерпевает кораблекрушение прожорливости или кошмар опьянения, кто познает пожар жаждущей алчности, кто восходит на призрачную вершину надменной заносчивости, кто в сердце снедается глубокой завистью, кто сопутствует лицемерной любви, оказываемой лестью.

Кто из Венерина правила делает незаконное исключение, пусть Венериной лишится печати. Кто погружается в бездну обжорства, пусть в наказание унижен будет нищетой. Кто усыпляется Летейской стремниной пьянства, пусть терзается пожарами беспрестанной жажды. Кто накаляется жаждой обладания, пусть впадет в беспрестанные нужды нищеты. Кто, взошед на обрыв заносчивости, изрыгает дух надмения, пусть низвергнется в долину крайнего унижения. Кто богатства чужого счастья завистливо гложет молью злоречия, пусть обнаружит, что он сам — первый враг себе. Кто с лицемерной лестью охотится на дары от богачей, пусть будет обманут наградою обманчивой ценности».

После того как Гений положил речи конец сей анафемой изгнания, присутствующий сонм дев, рукоплеща его проклятиям, одобрил их кратким словом[1081] и тем придал силу его указу. Восковые светочи, сиявшие в руках дев полдневным светом, склоненные к земле с неким пренебрежением, казалось, вот-вот угаснут.

Когда исчезло зерцало сего воображаемого видения, таинственное явление оставило меня, пробужденного от экстатического сна.

Дополнения

Гильом из Сен-Тьерри

ЗАБЛУЖДЕНИЯ ГИЛЬОМА КОНШСКОГО

Господину Бернарду, аббату Клерво, брат Гильом желает ясности вечного боговидения.

1. Боюсь, я стал в тягость Вам, обремененному многочисленными заботами, потому что все время появляюсь с дурными, неприятными вестями и возвещаю о разорении[1082]. И действительно: вот вышел от корня змеиного королек, без роду, без власти, но уже воздух наш отравил смертоносным ядом. Вслед за богословием Петра Абеляра новую философию принес нам Гильом Коншский, подтверждая и повторяя все сказанное предшественником и бесстыдно добавляя от себя много того, чего тот не говорил. Никчемность этих новшеств, ничтожных и презренных в силу легкомыслия этого человека, очевидна всем, кто его знает. Но поскольку знакомы с ним не все, кого достигло его изложенное на письме учение, нужно кое-что об этом учении рассказать. Пришел к нам один брат, бежавший мира в поисках Бога, и принес с собой среди прочих книг сочинение этого человека под названием «Сумма философии»[1083]. Великий наш хвастун обещает здесь рассказать обо всем, что существует, но невидимо, и обо всем, что существует, но видимо, и начинает с Бога, философствуя о нем, как вы можете прочесть, следующим образом: «Философы говорили, что сотворившая все и всем управляющая Троица[1084] обладает силой действия, премудростью, волей. Если б она не могла и не знала, как бы она сотворила столь прекрасное? Если же сотворила, не желая этого, получается, действовала она по неведению или по принуждению. Но чего мог не знать тот, кому открыты даже помыслы людей? Кто может принудить того, кто может все? Итак, божество наделено силой, премудростью, волей, которые святые, взяв близкое по значению общеупотребительное слово, называют тремя лицами: силу — Отцом, премудрость — Сыном, волю — Духом Святым. Сила называется Отцом, поскольку она все творит и с отцовской любовью утверждает. Премудрость называется Сыном, предвечно рожденным от Отца[1085], поскольку, как Сын во времени исходит от Отца, так и премудрость совечно и единосущно — от силы. Божественная воля называется Святым Духом. Дух есть собственно дыхание; поскольку же именно в нем часто выражается человеческая воля (по-разному дышат радостный и разгневанный человек), божественную волю назвали духом, а метафорически — святым»[1086]. О божественном же рождении он утверждает, что пророческое «род Его кто изъяснит?»[1087] не потому «сказано, что это невозможно, а потому, что трудно». И далее как бы намеревается изложить ее: «Отец родил Сына, то есть божественная сила — премудрость, когда Он промыслил сотворение вещей и их устройство. Поскольку Он промыслил это прежде век, предвечно же сотворил Он и премудрость, и премудрость Его Ему совечна. Это значит, что сила породила премудрость полностью из себя, ни из кого другого, не сообразуясь с чьим-либо учением или опытом, но исходя из собственной природы она получила это знание. Исхождение Святого Духа от Отца и Сына есть не что иное, как развертывание божественной воли от силы и мудрости до сотворения вещей и управления ими»[1088].

Вот так придуманный Бог, как говорят они, и придумал душу мира, такова вот ложная вера, которую осуждает Апостол, говоря о нелицемерной вере[1089]. Ибо праведная вера взывает оттуда, где пребывает, к тому, от кого исходит: «Господи, я терплю насилие, ответь за меня!»[1090]. Наставь меня, что ответить противникам моим. Дай мне твое понимание тебя, которое рождают истина твоя и любовь твоя через просвещающую благодать в уме человеческом, уподобляя его себе, чтобы в понимании этом я понял, сколь ничтожно всякое человеческое понимание, которое рождает о тебе человеческий разум сам по себе.

2. Поскольку мы говорим о Боге, будем придерживаться не только формы здравой веры, но и здравых о вере слов: как этот наш философ любит говорить словами своих философов, так и мы будем говорить исключительно словами Отцов, учителей и вожатых наших, придавая их словам их настоящее значение, опираясь на их наследие и ничего не выдумывая от себя. Опасно всякое дерзание там, где не соблюдается авторитетное суждение или не очевидны разумные доводы веры. Разум же веры в том, чтобы всякое человеческое разумение ставить вслед за верой или как пленника[1091] отдавать ей его в услужение, не забывать о границах ее, установленных отцами нашими и не переходить их ни в чем. Этот человек, чьи суждения приведены выше, и Петр Абеляр, насколько можно судить по их писаниям, и по манере речи и по сходству ошибок единодушны, в едином духе блуждают, одними и теми же авторитетами вдохновляются, духу милости творят оскорбление, исследуя божественные выси в