«затишье». Но затишье зловещее, перед бурей. На Западном фронте немцы пачками сдаются в плен. Это новый трюк гитлеровцев и, пожалуй, последний, призванный внести разлад в союз объединенных наций.

«Мы воюем с большевиками, а не с вами (англичанами и американцами). Нам с вами делить нечего. А вот “большевистскую заразу”, грозящую цивилизации Зап. Европы, надо уничтожить объединенными усилиями». Старая погудка, мало могущая кого-нибудь обмануть. Только безмозглые немцы, дошедшие до звериной злобы и тупости, могут рассчитывать на какие-то результаты от этих стратегических манипуляций.

Все равно им скорый конец.

Напрасно некоторые борзописцы из иностранной печати пытаются обвинить Красную армию в бездействии в момент широкого наступления союзников на Западе. Красная армия не будет, конечно, ждать, когда союзники подойдут к Берлину. Видимо, не наступил еще момент для последнего и решительного удара!

Им с Запада за чернильницей трудно усмотреть за развивающимся наступлением на востоке, а тем более тогда, когда смотрят ‹…› холодно-подозрительными, а быть может, и враждебными глазами.

А мы нутром чувствуем, что не сегодня-завтра грянет гром. Не зря войска маршала Жукова расположились по всему восточному берегу Одера. ‹…›

Прыжок на Берлин вот-вот состоится. Сталин знает, когда надо подать команду. Словом, не за горами и конец. Я давно сторонником (меня часто упрекают в излишнем оптимизме, но он часто подтверждается) окончания войны до 1 мая. Ну на худой конец Берлин должны взять, черт возьми, к этому дню.

22/VI-1945 г[ода]

В этот день [четыре года назад] коварный враг – германский фашизм – подло напал на нашу Родину. Сколько воспоминаний в связи с этим воскресает в памяти. В первую очередь – речь Молотова, подавшего нашему народу трагическую весть о вероломном нападении на нашу страну. Люди, стоящие у репродукторов, не стесняясь плакали.

Это были слезы не отчаянья и паники, а обиды и грусти в [предчувствии] неизбежных страданий ‹…› которые им предстоит вынести.

Вместе с тем, мне кажется, никто не сомневался в том, что из тяжкого испытания они выйдут победителями. Эту уверенность в победе укрепил в них своим историческим выступлением 3 июля 1941 года тов. Сталин, определивший задачи советского народа в этой войне и средства разгрома злейшего и сильнейшего врага СССР.

Все предсказания тов. Сталина сбылись. ‹…› Враг повержен, и над Берлином водружено знамя победы.

Заклятый враг ‹…› принесший столько страданий, поставлен на колени. 8 мая Германия капитулировала и в Берлине был подписан Акт о безоговорочной капитуляции.

В День Победы 9 мая, установленный правительством, я отсутствовал в городе (нечистая сила занесла меня в лесную глушь на охоту) и поэтому лишен был возможности пережить вместе со всеми тот радостный миг, когда по радио объявили о победоносном окончании Великой Отечественной войны.

Правда, все мы были подготовлены событиями последних двух-трех месяцев к скорому концу войны в нашу пользу, что, конечно, снижало остроту [переживания] момента, но тем не менее с какой теплотой и лаской разливается по организму слово «мир». Отгремели пушки, [наступил] конец страданиям, мы пришли к тому, чему посвятили столько тяжких дней, многие из которых надо измерять годами. Внешне как будто ничего не изменилось. Жизнь идет тем же темпом, но только с другими задачами. Мы не в состоянии с близкого расстояния оценить всю суть событий, впитать в себя все значение этого грандиозного слова – мир.

Пройдут десятки лет, – и потомки наши, оглянувшись назад, бросят ретроспективный взгляд на происшедшее и только издалека сумеют охватить весь горизонт событий и дадут им полную оценку. Так посетитель музея, чтобы охватить взглядом полотно большой картины, отходит назад, т. к. вблизи он видит только ее куски. Так и мы: видим эпизоды, но не можем представить себе всю полноту происшедших событий.

Мы с удовольствием слушаем «мирные» гудки пароходов на Неве и последние слова диктора «Спокойной ночи». Эти слова мы не слышали в течение всей войны. Да и нельзя было их произносить, ибо они звучали бы злой иронией. Какая там спокойная ночь, ежели в любую минуту она могла принести фугасную бомбу или снаряд.

* * *

Задача наших дипломатов и руководителей государства в международной жизни теперь в том, чтобы, во-первых обеспечить нашему люду длительный мир (он решается на конференции в Сан-Франциско).

И во-вторых, чтобы приобрести ряд новых советских республик, наиболее вероятные кандидаты – Польша, Болгария, Чехословакия, Югославия.

Объективные данные для этого налицо, а субъективные имеют место в тех посещениях Москвы представителями этих стран, которыми она так богата за последние месяцы.

Наши «друзья», разумеется, очень не хотят этого (особенно Англия) и поэтому всеми силами будут чинить всякого рода препятствия. Но они бессильны против неизбежного прогресса, против приговора истории.

М. М. Краков[56]. «Нам придется еще немало перетерпеть»

«Организовали изготовление студня из столярного клея ‹…› В ремонтно-механическом цехе остались один токарь и три слесаря, остальные больны ‹…› С сегодняшнего дня казарменники переведены на котловое довольствие ‹…› Подтверждаются случаи людоедства и трупоедства ‹…› Завод по-прежнему в простое ‹…› Меня для поправки здоровья поместили в стационар ‹…› Явились на завод для возобновления работы 140 человек ‹…› Зачислен на “повышенное” питание ‹…› С 22 мая вновь на двухразовом “организованном” питании ‹…›

Начата ‹…› компания по подготовке к зиме ‹…› Завод ‹…› работает с августа ‹…› Ленинград вступил во вторую блокадную зиму бодро ‹…› На заводе в конце лета с большими трудностями ‹…› были восстановлены уборные в производственном корпусе ‹…› И вот свершилось. ‹…› Блокада прорвана! ‹…› Вечером в девятом часу возвращался “домой”, т. е. на завод, с концерта Я. Зака…»

В начале ноября наш завод в смысле питания был отнесен к 1-й группе, т. е. мы в столовой отдавали за мясное блюдо только 50 г мясных талонов, (то же и в октябре), крупяные и др. талоны оставались у нас, и мы могли на них прикупить дополнительно продукты в магазинах.

С 10 ноября положение изменилось: за мясное блюдо вырезалось 100 г мяса плюс 25 г крупы. Вышло в месяц 15 обедов – первое плюс мясное, 7 – первое плюс каша, 8 или 9 – только первое. Все дни оставался без ужина.

В виде привилегии директор завода и я, как главный инженер, прикреплены к закрытой столовой, где дополнительно получали 1–2 блюда без карточек. Тогда оставалось и на ужин. С 1 декабря и это отпало. Все только по карточкам. Поддерживаю себя расходованием ничтожных запасов крупы и муки.

6 декабря [1941 года]

Завод с 3 декабря стоит: нет электричества.

24 декабря [1941 года]

Заводу разрешено работать на полную мощность.

25 декабря [1941 года]