В этот палящий зной Милена носила перчатки, а также плотную, наглухо застегнутую вокруг запястий рубашку, толстые штаны и окутывающий лицо шарф. Малейшее попадание солнца на кожу превращалось в пытку. Свет сразу концентрировался на обнаженном участке и начинал сжигать. Вокруг глаз уже пузырились волдыри.

Мимо детей Милена прошла на плантацию пожухшего риса; дальше путь предстояло держать в стороне от людских глаз. Что постоянно вызывало боязливый трепет: как только она оказывалась одна, на нее начинал насылаться морок.

Вот впереди по ходу приподнялась кочка водорослей, и под ней зашевелилось, завозилось что-то человекоподобное — голая рука, лицо в пузырях ожогов. Кожа на лице была в синяках и шрамах и при этом как бы торчала у кочки из пасти. Получалась эдакая косматая башка с оскалом клыков и стеклянистыми зеньями, откуда лицо несчастного страдальчески взывало сейчас к Милене: «Спаси меня! Умоляю, спаси меня от нее!»

У Милены дрожали колени, а ноги инстинктивно пытались обойти это место — в общем, налицо была картина полного нервного расстройства. Лишь колоссальным усилием воли она заставила себя пройти сквозь это наваждение: сквозь кочку, сквозь страдальческое лицо. «Тебя здесь нет, — твердила она. — Ты не существуешь». Она сжимала кулаки; все эти сцены действительно выматывали до предела. А ведь день еще только начинался.

Дальше путь лежал в обход давно пересохшего рыбного питомника. Рыбу отсюда вывозить даже не стали: слишком хлопотно, к тому же все равно пропадет. Теперь рыба валялась и тухла в побелевшей спекшейся грязи. Роями гудели мухи; пытались сесть на лицо, на губы. Приходилось от них отмахиваться.

Неожиданно груда дохлой рыбы раздвинулась, и под ней появилась Троун Маккартни. Она тоже представала в виде гниющего трупа, частично объеденного. Дохлятина разинула рот, и над ним облаком взметнулся мушиный рой.

«Милена! — зудело мушиное облако. — Милена, Милена!»

Милена, напрягшись, с немым упорством двинулась напролом. Перед ней чуть ли не до горизонта тянулась потрескавшаяся глинистая корка, усеянная рыбьими останками. Решив, что они не настоящие, она, шагнув, поскользнулась на первом же трупике, противно хрупнувшем и растекшемся в тухлую гниющую массу. За все утро это происшествие было, пожалуй, самым досадным. Милену охватило яростное отчаяние. «Мои туфли! — мысленно вскрикнула она. — Мои новые чудесные туфли! Я как знала: надо было нести их в руках». Теперь они весь день будут вонять тухлой рыбой. Мало того что люди и без того смотрят на нее как на трясущуюся помешанную. Теперь она, получается, уже и вонючая помешанная. Туфли Милена попыталась вытереть белесыми пучками травы, сухой, как пакля.

Она приближалась к главному каналу Темзы. Во время отлива ширины в нем было от силы метров пять. Канал тянулся к воротам Большого Барьерного рифа по смердящему ложу из мягкой грязи и высохшей соли.

Риф вздымался вдали подобием заснеженного горного хребта. Даже через фильтры линз Риф сиял под свирепым солнцем так, будто его посыпали толченым стеклом. Свет, отражавшийся от него, казалось, жаром обдавал кожу. Хребет простирался на юг к Саут-Даунс и на север к Тоттенхэму. Нижняя часть фундамента была рябой от высохшего лишайника, пятен грязи и отступавшей в течение лета фут за футом воды. Ворота шлюзов теперь были широко открыты: сдерживать воду больше не было необходимости.

По берегам в ожидании такси теснилась людская толпа. Конечную остановку со всеми ее тентами и переходами перенесли теперь гораздо выше по кромке берега, подальше от умирающей реки. Мерно, с усталой обреченностью колыхались широкополые шляпы и панамы. Почти все поголовно носили шорты, легкие рубашки и сандалии. Кое-кто из ожидающих забрел во влажную грязь и стоял там, как фламинго в стороне от стаи. Поклажа — корзины с товаром — лежала грудой без присмотра на откосе: вязки скукоженных луковиц и чудом уцелевшего редиса; ведра с лягушками, забитыми второпях, чтобы успеть до того, как они сами погибнут от засухи. Ниже по течению берега были белы от птицы, собравшейся у оставшейся воды.

По приближении к остановке на Милену мелко засеменила стая пауков со смазанными, мультяшными физиономиями злодеев. «Чу-чу, вижу-слышу что хочу. Думаешь, ты меня напугала? — Милена невольно выпятила челюсть под своей удушающей шерстяной маской. — Меня, напугала? Ха!» — Она машинально дернула головой, чтобы стряхнуть ненавистный морок.

Наваждение сгинуло, и она встала в очередь на речное такси. У Милены теперь были заткнуты не только уши, но и ноздри. До нее не сразу дошло, что кто-то окликает ее по имени.

— Милена? Милена!

Обернувшись, она увидела пропеченного солнцем фермера в широкополой шляпе, шортах и подобии бежевой туники. Его резиновые шлепанцы и лодыжки покрывала засохшая серая грязь.

Это был Эл. Эл-Нюхач. С корзиной пожухших листьев кориандра.

— Боже мой, это что же с тобой такое? — встревоженно изумился он и, взяв ее за руку, отвел в сторону от пузырящейся мыслями людской толчеи.

Милена догадывалась, в каком обличии она сейчас перед ним предстает: престранного вида, нервически дергающаяся особа — с зеркальными, как у ящерицы, глазами, с ватными тампонами в ушах и носу, да еще и с жуткими видениями в мозгу, которые, по ее мнению, на нее кто-то насылает.

В относительной тишине Милена попыталась сосредоточиться и посылать четкие мыслительные импульсы.

«Я разозлила одну женщину, — сообщала она без слов. — Эта женщина — крупный специалист по голограммам. Она пыталась выжечь мне глаза. Поэтому я ношу эти зеркала. И теперь — куда бы я ни шла — стоит мне очутиться одной, как она тут же начинает насылать на меня всякие мерзкие образины».

Одновременно с этим Милена отдалялась от остановки, увлекая за собой Эла, чтобы он мог четче вглядеться в ее мысли.

«Я раскрываю тебе это потому, что ты Нюхач и можешь видеть то, что вижу я».

Эл явно взволновался и остановил Милену, тронув за рукав. Тогда она показала ему все без утайки: и бычью тушу у себя в гостиной, и мушиный рой, и вспышки света на сетчатке, и увиденное только что.

— Теперь ты мне веришь? Что ты думаешь обо всем этом? — спросила она вслух для того, чтобы и он ответил ей словами.

Какое-то время Эл стоял, невольно открыв рот, после чего произнес, тщательно подбирая слова:

— Мне кажется… что ты сама это все выдумываешь.

Милена понимала, что это значит. Хотя чего же еще ожидать? Ей и самой все это кажется бредом.

— Что ж. Прекрасно, — тускло сказала она и зашагала обратно к остановке, глядя себе под ноги. Воняющие тухлятиной туфли щерились сейчас на нее рыбьими мордами. Толстые губы при этом были в алой помаде, а глаза с искусственными ресницами кокетливо подведены косметикой.

«Вот! Видишь, вот?! — Она метнула импульс мысли Нюхачу, рывком разворачиваясь, чтобы показать ему туфли. — Мои туфли! Она сейчас изобразила на них рыбьи хари! Ты видел, а? Вот буквально сию секунду, на свету! Это все правда, правда!»