— Я хочу тебе помочь, — сказала я также шепотом.

Удивление. Легкое, что весенняя тень на воде. И столь же скоротечное.

— Госпожа добра ко мне…

Поклон.

Араши держится рядом. Ей неуютно в женском платье, но она изо всех сил старается, изображая из себя трепетную девицу. Поначалу я хотела взять с собой Кэед, но той слишком тяжело ходить, да и… как знать, не придется ли нам покидать этот дом в неподобающей спешке.

Девочка-оннасю идет по пятам.

— Мне здесь не нравится, — сказала Араши, когда мы поднялись на первую террасу. — Видела те рожи? Разбойники, как пить дать…

— И некоторые прозрения случайные бывают как никогда близки к истине… — сказал исиго словно бы в никуда.

— Вы о чем?

Матушка моя ждала нас в дверях дома.

Она готовилась.

Она надела фурисодэ цвета молодой травы, из-под которой выглядывало более темное платье, а из-под него еще одно, чуть светлее, но отделанное более темной нитью. Широкие рукава спускались едва ли не до земли, подчеркивая изящность рук. Плотный воротник был высок, и шея казалась на удивление тонкой.

— О пустом, госпожа моя… о том, что девичье воображение чересчур ярко, а действительность обычна…

— Я же просила, говори нормально.

Она слегка поморщилась.

Впрочем, под толстым слоем пудры было сложно прочитать выражение лица ее.

— Я рада, дочь моя, что ты стала взрослой и разумной, коль приняла непростое решение просить прощения у меня…

Я поклонилась, ничего не ответив.

Мне надо остаться здесь на ночь.

— …наша вынужденная разлука больно ранила мое сердце…

Матушка протянула ко мне руки и легонько коснулась плеч.

— Но я прощаю тебя…

— Спасибо, — мне с трудом удалось выдавить это слово, а второе вообще едва не застряло в горле, — матушка…

Мы пили чай.

И говорили.

О снеге. О весне, которая вот-вот наступит, и наверняка через пару дней зарядят дожди. О том, что станет сыро, а горячие камни нынче дороги… о сливах, что зацветут, и о тысяче иных совершенно неважных вещей, само существование которых, пожалуй, было оправдано лишь вот такими разговорами.

— Я так соскучилась, дорогая, — сказала матушка почти искренне. — Ты ведь останешься на ночь? Я знаю, что не скоро смогу увидеть тебя вновь…

— Конечно, матушка.

А вот теперь она удивилась.

Неужели полагала, что откажусь… а ведь полагала… и дальше что? Вечер, сумерки, которые скоротечны… темнота и сопровождение, без которого меня нельзя отправить. Тихий темный закоулок.

Разбойники.

Безутешная мать оплакивает дитя…

Я икнула и поспешно зажала рот рукой. А ведь, не появись у меня необходимости остаться в доме, я бы нашла предлог откланяться. И от сопровождения отказалась бы, несомненно, но… им не обязательно идти с нами, они и догнать способны.

— Тогда, дорогая, — матушка быстро справилась с собой, — думаю, тебе стоит отдохнуть. Я помню, сколь слаба ты здоровьем. Стоит его поберечь.

Молчаливая служанка, слишком коренастая и с руками грубыми, отвела меня в дальнюю часть дома, предназначенную для гостей. А что стало с моими комнатами?

Какая разница.

Окна выходят во двор, и во дворе этом я насчитала шестерых слуг. Зачем столько? Здесь и в прежние времена не держали больше трех. А вот служанок не было, кроме той женщины, которая теперь разговаривала со слугами. И держалась так, что становилось понятно: именно она здесь главная.

Ох, сдается, на эту ночь не только у меня имеются планы.

— И что мы будем делать? — поинтересовалась Араши, подбрасывая на ладони спелое яблоко.

— Ждать…

Яблоки алой горкой лежали на блюде. Лаковые бока. Налитые. Спелые… где она взяла такие посреди зимы? Так и тянет попробовать…

И не только меня.

Араши поднесла яблоко к губам, но я успела перехватить руку.

— Не стоит. Моя матушка… не настолько щедра.

…если для этой щедрости нет причин.

— Отравленное? — с некоторым сожалением произнесла Араши и все-таки вернула яблоко на блюдо.

— Быть может.

Или наполненные вполне безобидным сонным зельем… скажем, я в последнее время жаловалась на бессонницу или вот кошмары… или еще на что-нибудь… вот и приняла зелье, а там… что она придумала? Нападение разбойников? Тихий дом, где обитает лишь бедная слабая женщина — хорошая цель.

— Может, просто по голове ей дадим? — предложила Араши, которой ожидание давалось тяжело, а уж кимоно, сковывавшее движения, и вовсе раздражало безмерно.

— А колдун?

— И колдуну дадим. — Она подергала пояс, но, завязанный Кэед, тот не поддался. — Как вообще в этом живут?

— Обыкновенно…

…ходят маленькими шажками, с трудом сохраняя равновесие или же делая вид, что сохраняет… хрупкость и слабость.

Неожиданность.

Араши наклонилась и, задрав подол, поскребла ногу.

Ожидание.

И прогулка по саду, который несколько зарос, но не настолько, чтобы казалось это неряшливым. Пруд и редкие золотые рыбки… молчание, ибо угасшая беседа не спешила рождаться. И ощущение, что само мое присутствие несказанно тяготит матушку.

Ужин, к которому я не притронулась.

А она будто и не заметила.

Лишь колдун ел за троих, нимало не заботясь о том, как это выглядит.

Тревога.

Псы, которых отправили на псарню. И сумерки.

— А ты знаешь, что в этом доме много мертвецов. — Мальчишка-призрак выбрался из стены и, прогулявшись по столу, встал на руки. — Никогда еще столько не видел… только они молчат.

Колдун вздрогнул.

Поднял голову, но…

…слеп.

Взгляд его мечется, он чувствует близость призрака, но не видит его. И это заставляет нервничать. Исиго поворачивается ко мне, и я осторожно качаю головой: мальчик не опасен.

Пока.

— Я устала. — Матушка поднимается первой. — Если бы ты знала, дорогая, как тяжело мне приходится… одной… будь ты хорошей дочерью, никогда бы не оставила мать…

Она сама нас выгнала.

Но я склоняю голову: сейчас не время спорить. И возвращаюсь в комнату.

Ждать.

Служанка приносит воду для омовения. И долго, пристально разглядывает комнату. Взгляд ее то и дело останавливается на окне. А после того как она уходит, я касаюсь ставен. Так и есть, не заперты, и вообще тонкая рама держится на честном слове. Чуть нажми, и выпадет…